Владимир Гурфинкель: когда театр превыше всего

Застать Владимира Гурфинкеля без дела — задача почти невыполнимая. Он постоянно на сцене, где проходят бесконечные репетиции. Отрывать режиссера от работы — дело неблагодарное, ведь театр превыше всего. Буквально с боем приходится вырывать минуты свободного времени, общаясь с Владимиром Львовичем в перерывах между репетициями,

«Эстетика „Глобуса“ — в отсутствии эстетики»

— Владимир Львович, вы работали в разных театрах страны. Что привело вас в «Глобус»?

— Мы неоднократно общались с Татьяной Людмилиной, директором театра. Лет пять у нас шли переговоры. Кроме того, я когда-то преподавал там, где на актерском факультете учился Алексей Крикливый (главный режиссер «Глобуса». — Ред.). Мое внимание к этому театру постепенно росло, наконец, пасьянс разложился, и мне предложили приехать.

— Какое впечатление на вас произвел театр?

— Здесь очень хорошо. Это очень правильный театр. Он идеален для людей приезжающих, потому что по структуре настроен на то, чтобы реализовывать безумие, творящееся в режиссерских головах. Его эстетика состоит в отсутствии эстетики: этот театр наблюдает за режиссерами нашей страны и призывает на свою сцену очень разные ясные умы. Многие театры боятся такого скопления, а главные режиссеры часто не могут терпеть рядом с собой личностей масштабных. Это очень подвижный театр, страстный, живой. Здесь под одной крышей собрались великолепные спектакли, поэтому очень сложно выделиться из репертуара.

— При этом вы однажды сказали, что есть театры хорошие и академические...

— Нет, академический театр — это не ругательство. Это большая серьезная работа. Иногда академический театр до такой степени занят тиражированием себя и любовью к себе, что создать нечто новое и свежее становится невозможно. Но это может происходить и в неакадемических театрах.

— С артистами театра «Глобус» вы познакомились перед тем, как приехали репетировать?

— Я приезжал заранее. Посмотрел сцену, артистов, походил по городу... Город очень странный. Слава Богу, что есть здание Оперного театра, которое делает город имперским. Потрясающее строение! Это какая-то беременность искусством: не купол, а живот беременной женщины, смотрящий в небо. Это отдельная единица измерения, настоящий пупок мира. Благодаря этому театру город смотрится интересно. Я понимаю, как сложно разогреть душой пространство его сцены, но взирать на него со стороны... Это потрясает!

— Странно, что человека, живущего в Петербурге, еще можно чем-то поразить...

— Можно. Знаете, в Петербурге большое количество потрясающих зданий, а здесь...

«Слезы — путь к совершенству»

Наш разговор то и дело прерывают. Владимира Львовича спрашивают о репетиции, которая должна начаться через десять минут. Свободного времени у режиссера действительно практически нет.

— Вернемся к вопросу об артистах. Сложно ли вам работать с новыми людьми?

— Нет, не сложно. Мне приходится делать это постоянно. В «Глобусе» мне нравится, что артисты не присматриваются к новому, то есть не соотносят: вот это наше, а это не наше: не думают, идти или не идти. Они — отряд специального назначения: тут же бросаются в бой и становятся абсолютными соратниками. При этом каждый профессиональный артист имеет свои достоинства и недостатки как продолжение достоинств. Поскольку я больше режиссер-педагог, чем постановщик, то от меня требуется умение эти недостатки прикрыть, убрать, спрятать...

— То есть важен психологизм?

— А как же! Ты готовишь человека к пику формы. К этому надо идти постепенно, пиковое состояние должно быть не сейчас, оно должно проявиться на премьере. Можно же надорвать их сегодня, а этого делать нельзя...

— Вы говорили о том, что часто проявляете свой сложный характер, и артисты плачут на репетициях. Случалось ли такое в Новосибирске?

— Слезы, конечно, возникают, но это не результат какого-то унижения. Слезы в нашей профессии — от того, что ты понимаешь, как должно быть, но не можешь этого достичь. Это путь к совершенству. Я считаю, слезы — это прекрасно, они очищают, развивают душу. Каждый день, на каждой репетиции надо сделать максимум, выдавить из себя все, что можешь. Если нет максимализма — нет смысла что-то делать. Нужно не идти на компромисс с собой. Обстоятельства сильнее нас, но надо им противостоять.

— Это как раз одна из идей пьесы, над которой вы работаете... Кстати, почему вы ставите не «Ромео и Джульетту» Шекспира, а продолжение трагедии, написанное современным автором?

— В «Ромео и Джульетте» нет иронии сегодняшнего времени. Там любовь предстает естественным этапом физиологического развития детей. Они влюбляются, потому что есть такая потребность. А у людей изощренных, пропитанных иронией и цинизмом, это происходит по-другому. Возникает совсем другое чувство. Для них любовь — это то, что они не могут преодолеть, без чего хотят жить, но не могут. Несмотря на то что действие пьесы разворачивается в эпоху Возрождения, она актуальна до сих пор и перестанет быть таковой, только когда люди прекратят бороться с любовью в себе.

«Границы — в голове»

Владимир Гурфинкель говорит, что он романтик. Но в 46 лет надо быть другим, поэтому свое лицо он прикрывает маской иронии.

— Есть ли для вас какие-то ограничения в творчестве?

— Есть. Это в голове. Я не могу понять всего! Что касается внешних рамок, то меня ничто не ограничивает. Я человек в этом смысле разбалованный.

— Как бы вы охарактеризовали творческую манеру Владимира Гурфинкеля?

— Пусть этим занимается тот, кто смотрит со стороны. Мне же хочется всегда, выходя на поклон, сказать: «Господи, я сделал все, что мог».