Ирина Ульянина, «Новая Сибирь»
Театр «Глобус» представил премьеру «Двенадцатой ночи» Шекспира, в
которой кроме комедийного обаяния есть философские аллюзии и
глобальные метафоры.
Полное название последней комедии Вильяма Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно», после нее великий драматург переключился на написание трагедий и исторических хроник. НАМТ «Глобус», выпустивший в последний день осени премьеру по Шекспиру, оставил сокращенное название «12 ночь» и сохранил настроение 12-й ночи, которая в череде рождественских праздников означает прощание с весельем. И в ней действительно есть все что угодно, многое из того, чего классик не прописывал, — странствия во времени, шутовские гэги, песни Вертинского, каламбуры начала прошлого века. Режиссер Елена Невежина взяла в соавторы драматурга Ксению Гашеву, объединившую пять существующих вариантов переводов пьесы, поправленных в свете актуальности языка и обильно дополненных цитатами. Мне показалось, что все же лучше, ярче всего звучали реплики Шекспира в канонических старомодных переводах, но, возможно, они так воспринимались именно из-за контекста.
Новый спектакль, поставленный Невежиной, как положено комедии, бурлит остроумием, но изобилует и серьезными месседжами, дуальными подтекстами. Получилось отнюдь не сугубо развлекательное зрелище, поставившее перед исполнителями ролей задачу, выраженную в формуле: «Актер должен научиться трудное сделать привычным, привычное — легким, а легкое — прекрасным», и они справились. Явили легкость бытия в предощущении, предчувствии катастрофы.
С катастрофы — кораблекрушения в бурю — и начинается спектакль, решенный в прологе и в финале пластическими, танцевальными формами (режиссер по пластике — Татьяна Безменова). Тот случай, когда лучше танцевать, нежели говорить, поскольку музыка композитора Романа Столяра более чем выразительна, фортепианные пассы в ней сменяются звучанием струнных инструментов, хватающих за душу, теребящих струны души. Кстати, как ни странно, именно музыкальные темы сильнее, чем слова и образы, отпечатываются в памяти, составляют своеобразное послевкусие от спектакля.
Сценограф Дмитрий Разумов создал оригинальную черно-белую декорацию, напоминающую купол парашюта или сферу упавшего на землю воздушного шара и одновременно паутины, в центре которой, в круглом проеме, постоянно менялись картинки — инь и ян, соединение мужского и женского начал, переливы морской пучины, всевидящее око и другие (видеохудожник — Дарья Кычина). Декорация сама по себе играла — ткань вздымалась волнами и создавала пространство для игры, — актеры прятались и плутали в этих «волнах», в зыбкой бездонности. Как ни странно, тканевая декорация утеплила огромную сцену, придала ей камерность, очень подходящую для интимных объяснений, для постоянно, динамично сменяющихся мизансцен, — у героев так часто меняются настроения, что темп прилива и отлива волн им соответствует лучше всего. А еще они возбуждают воображение своими экзотическими костюмами, уводящими в Юго-Восточную Азию, во всем полюбившиеся Таиланд, Индию, на острова в океане. В костюмах — полный интернационал, как нельзя лучше соответствующий сегодняшней открытости мира.
«Нет, человек не властен над собой! Пусть будет так, как суждено судьбой», — эта фраза, звучащая в начале второго действия, воспринимается лейтмотивом. По сюжету персонажи влюбляются, а те, кто не влюблен, все равно жаждут внимания, перемены участи, вмешательства судьбы. Премьера изобиловала крепкими, даже терпкими, пряными актерскими находками, удачами. Чтобы никого не обидеть, хочется перечислить всех исполнителей. Однако, положа руку на сердце... Мне более всех понравилась Оливия — красавица Ирина Камынина, искрившаяся токами эротического напряжения, неизбывного женского желания нравиться, пленять, — она создала как нельзя более точный рисунок образа. А по энергетике — безумной, зашкаливающей — выделился Илья Паньков, исполнитель роли Мальволио, над которым творили злые шутки, а он, однако, вышел из игры не посрамленным, не окончательным глупцом, а немым укором жестокости. Есть банальное устойчивое выражение — играл, как в последний раз, меньше всего хотелось бы его произносить, но заслуженный артист России Паньков реально играл предельно темпераментно, от его монолога в конце первого акта возник некий эмоциональный шок, история с разлученными близнецами, братом и сестрой, на его фоне померкла. Хотя то обстоятельство, что режиссер Елена Невежина обнаружила внешнее сходство между Максимом Гуралевичем и Анной Михайленко (игравшими Себастьяна и Виолу, разлученных волей стихии брата и сестру, близнецов), достойно отдельного «браво!» — иногда на сцене их в самом деле невозможно было различить. Тот случай, про который говорят: звезды сошлись.
Конечно, нельзя не отметить Лаврентия Сорокина в образе Шута — «дурак умно играет дурака» и «вечную гордыню нищеты». Он и произносит: «Артисты все, актеров — единицы», но в случае с «12 ночью» все актеры, все существовали в стройном ансамбле, явили мастерство в слаженной игре, завершившейся эмигрантским танго. Ибо куда ни поедешь, куда ни пойдешь, трудно найти пристанище мятущейся, неприкаянной душе. Мне представляется ценным в спектакле ощущение, что финал, happy end, прописанный Шекспиром, не сбудется, сила желаний окажется слабее безжалостного рока. Так и случилось — Елена Невежина радостно-ликующий финал с двойной свадьбой дополнила вторым финалом, лишенным слов, танцевальным, — все герои исполняют прощальное танго на корабле судьбы, увозящем в неведомое далеко, в неизвестность для незабвенности.
