В июле ‒ вспомнить Чехова
Юлия Щеткова, «Новая Сибирь»
В июле социальные сети взорвались пасторальными постами о макушке лета, оставив далеко на периферии другое событие ‒ День памяти писателя и драматурга Антона Чехова, создавшего за 26 лет творческой жизни около 900 коротких юмористических рассказов, повестей, пьес и ставшего «нашим всем» для русского репертуарного театра. «Новая Сибирь» решила подсчитать, сколько спектаклей по произведениям классика предлагает современный театральный Новосибирск, была весьма удивлена скромной статистикой, зато вспомнила немало интересных фактов вокруг «самого эмблематичного представителя русской классической литературы в мире».
Для международного читательского сообщества 15 июля ‒ дата памятная и вместе с тем скорбная. Именно в этот день 119 лет назад в комнате № 106 отеля «Зоммер», до сих пор исправно функционирующего на территории немецкого города Баденвейлера, но уже в качестве реабилитационной клиники, скончался Антон Павлович Чехов. Писатель, в котором потомки явственно слышали «голос учителя», современники видели «человека будущего», и все искренне считали «мерилом вещей», ушел предсказуемо и без сенсаций. По обычаю того времени, существовавшему в среде медиков, лечащий врач, видя, что конец близок, поднес ему шампанского. Так элегантно немецкие и русские доктора оповещали друг друга, что надежды больше нет. Чехов выпил бокал до дна, сказал по-немецки: «Я умираю», повернулся на бок и тихо уснул.
Крошечный климатический курорт в Верхнем Шварцвальде в начале прошлого столетия привлекал туберкулезных больных горным воздухом, мягкой поступью погоды, дешевизной и тишиной, однако талантливый врач, большой реалист и совершенно точно визионер Чехов никаких надежд в адрес чудес солнечной рейнской долины не питал. Ехал умирать. Все время зяб. В письмах жаловался на еду, жару, скуку, безвкусные наряды дам и громкую бездарную музыку в парке. Справедливости ради, отмечал порядок и честность. В Москву тело писателя было доставлено в зеленом вагоне-леднике, на котором чернела надпись «Для перевозки свежих устриц». Максим Горький по поводу этого технически вполне объяснимого конфуза писал: «Я готов выть, реветь, драться от негодования, от злобы. Ему ‒ все равно, хоть в корзине для грязного белья вези его тело, но нам, русскому обществу, я не могу простить вагон “для устриц”. В этом вагоне ‒ именно та пошлость русской жизни, та некультурность ее, которая всегда так возмущала покойного».
В 1908 году стараниями Константина Сергеевича Станиславского в Баденвайлере установили бронзовый памятник-бюст, и это был не только первый памятник Чехову, но и первый памятник русскому писателю за границей. Десять лет спустя изваяние переплавили на военные нужды, отношения Германии и России испортились, о знаменитом постояльце поспешили забыть и даже дважды заставляли хозяина гостиницы снимать с балкона скромную мемориальную табличку ‒ под угрозой тюрьмы. Только в 1992 году Чехов вернулся в Баденвайлер с очередным парадоксом: на чудом уцелевший постамент от первого памятника опустили новый бюст, отлитый на Сахалине. Чуть позже в местечке, где провел свои последние часы великий русский писатель, появился литературный музей-салон, именная площадь, скульптура чайки и символический вишневый сад из вполне настоящих саженцев, привезенных из чеховского сада в Таганроге.
В России централизованные мероприятия в День памяти Чехова начали проводить с 10-й годовщины со дня смерти писателя. В Таганроге, к примеру, служили панихиду, прибивали мраморную мемориальную доску, посещали музей, организовывали народные чтения и кружечный сбор на сооружение памятника, получали скорбящие телеграммы из других городов страны. Начиная с 35-летия со дня смерти Антона Павловича, дата стала использоваться для широкой популяризации творчества писателя и драматурга.
На театральных подмостках День памяти Чехова в силу межсезонья почти не отмечается, а вот день рождения в январе празднуется регулярно. Основную нагрузку по июльским годовщинам берут на себя мемориальные музеи, парки, дома, усадьбы и именные библиотеки. Среди городов в мероприятиях закономерно лидируют Таганрог, где писатель родился и до конца жизни вел обширную благотворительную деятельность, ставшая родным домом и открывшая чеховский гений Москва и Ялта, «пышный сад души», оторвавший Чехова от мира, но позволивший много работать.
Хотя сценическая история постановки чеховских пьес в Новосибирске продолжительна и богата открытиями, вписаться в биографический канон Чехова мегаполису по понятным причинам не удалось. В этом смысле больше повезло старейшим сибирским городам, в которых Антон Павлович проездом на Сахалин провел считанные часы и запротоколировал реалии. Не всегда комплиментарно, но достаточно для того, чтобы внести визит в городские Анналы.
В Тюмени Чехов припечатал колбасу, напоминавшую по вкусу «собачий хвост, опачканный в деготь», что добавило пикантности в современные краеведческие проекты. В Красноярске писатель восторгался великолепием Енисея. Красивые слова горожане процитировали в надписи к открытому в 1995 году на Театральной площади памятнику ‒ в полный рост. В Иркутске «молодой русский беллетрист», как рапортовали газеты, остался доволен местными банями и чистыми простынями в гостинице, и теперь каждый иркутянин с младых ногтей знает, что Чехов Иркутск ‒ похвалил. И это знание помогает укреплять миф вокруг давнего визита писателя и заниматься откровенным фактосочинительством.
Томск, хоть и запомнился Чехову скукой, невылазной грязью, жесткими на ощупь женщинами и нетрезвыми мужиками, обернул нелицеприятные дневниковые пассажи в свою пользу. Почти 20 лет на набережной Томи напротив ресторана «Славянский базар» стоит бронзовая скульптура работы Леонтия Усова. Надпись на постаменте гласит: «Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего “Каштанку”». Писатель принимает посетителей босым, зато в пальто и шляпе набекрень. Из характерных деталей ‒ пенсне на носу и зонтик за спиной. Скульптура долго не давала покоя ревнителям классики, однако бешеная популярность у туристов со всех уголков мира примирила поборников классического искусства с ироничным изваянием.
Новосибирск себе художественных острот, увы, не позволяет. Но на карте города можно найти, как минимум, два чеховских бюста. Один, предельно академического толка, установлен в Октябрьском районе — на улице, которая носит фамилию писателя. Бюст выполнен из бетона и мраморной муки. Известно, что в прошлом веке оплечная скульптура хранилась на территории туберкулезного санатория в Бибихе, а к 2019 году была отреставрирована и установлена за ГПНТБ. По поводу авторства у специалистов до сих пор идут споры. Основными претендентами считают известных советских скульпторов Веру Штейн, которая после ссылки на Соловки долгие годы жила и работала в Новосибирске, и Елену Телишеву, чье имя внесено в Золотую книгу культуры Новосибирской области. Не исключается и более ранее происхождение изваяния.
Второй бюст Чехова установлен в зрительском фойе Городского драматического театра под руководством Сергея Афанасьева. История его происхождения коротка, но не лишена изящества. Белоснежную скульптуру из гипса выполнил актер театра Артем Чернов по заказу дирекции. Изображение получилось узнаваемым, с фирменным прищуром и едва наметившейся улыбкой ‒ с марта 2023 года запечатленный Антон Павлович привлекает внимание пришедших на спектакли зрителей.
Кстати, у Городского драматического театра с Чеховым свои счастливые и продолжительные отношения. Художественный руководитель труппы Сергей Афанасьев давно заметил, что «все пьесы Чехова, обязательно должны идти на нашей сцене», и даже пообещал «ставить Чехова до конца жизни». Театралы города еще помнят те сезоны, когда пьесы Антона Павловича едва ли не преобладали в репертуаре камерного театра. На площадках, по которым кочевала труппа, шли «Вишнёвый сад», «Три сестры», «Чайка», «Иванов», «Дядя Ваня».
А началась чехониада Театра Афанасьева 30 лет назад. В 1993 году, когда маленькая, но гордая муниципальная труппа еще обитала в ДК Октябрьской Революции («Кобре», как называли ее горожане), на свет появилась «Чайка» с Зоей Тереховой в роли Аркадиной. Спектакль прожил в репертуаре десять лет, стал легендой Новосибирска и пролонгировал свой успех на 100 показов. Видеозапись сохранилась и доступна на канале театра в YouTube, а режиссер спектакля мечтает о том, чтобы выпустить оммаж своему шедевру. «Чайкой. 30 лет спустя» Сергей Афанасьев планировал открыть новое здание и отдать дань уважения артистам, игравшим первом составе, многие из которых по-прежнему служат в театре: Зоя Терехова, Николай Соловьёв, Любовь Дмитриенко, Константин Ярлыков, Георгий Ефимов. Если бы замысел воплотился, то «мастодонты» труппы начали бы спектакль в образах своих героев, а потом уступили место вышедшим им на смену из зала молодым артистам, которые продолжили бы спектакль на новый лад. Таким образом, зрители могли бы наблюдать символическую передачу эстафеты поколений.
Однако планов на воскрешение легенды театр не отменял и, вполне возможно, в ближайших сезонах зрители все же смогут увидеть реновированную «Чайку». Пока же в репертуаре Городского драматического театра идет всего одно, но знаковое для Сергея Афанасьева чеховское название — «Вишневый сад». Эта версия находит своего зрителя с 2017 года и, пережив множество вводов, не перестает привлекать метафорической точностью, туго натянутым нервом и множественными модальностями чеховского юмора.
Еще один «Вишневый Сад» идет на сцене театра «Старый дом». Спектакль в постановке Андрея Прикотенко выпущен в 2016 году и представляет собой тот редкий случай, когда абсолютно точно понимаешь, почему Антон Павлович жанрово определил свою пьесу как комедию. На сцене никаких прототипических шкафов и садов. Все происходящее с героями трактуется как жаркий, сумасшедший, но до боли понятный сон Лопахина. Как писала новосибирский театральный критик Татьяна Шипилова: «Ах, этот русский карнавал, бесконечный и беспощадный – смех сквозь слезы, он, похоже, не прекратится никогда, и мы хохочем легко и охотно – не всё же навзрыд! – вглядываясь в зеркало сцены, где давно знакомые (Яша, Епиходов, Симеонов-Пищик) и новые клоуны (Петя, Варя, Дуня, Гаев в наполеоновской шляпе), а также раздрызганный своим сиротством “маленький мужичок” Лопахин вновь, спотыкаясь и фокусничая, обречены плутать годами в сумасшедшей вИшневой метели».
Следующий чеховский лот в репертуаре новосибирских театров прекрасен и экзотичен. С этой весны в репертуаре НОВАТа идет двухактный балет «Анюта» в постановке легендарного танцовщика, балетмейстера, режиссера, педагога и художника Владимира Васильева. Литературной основой для спектакля послужил рассказ Чехова «Анна на шее». Случай для музыкального театра не редкий, но любопытный. Хореографы давно освоили драматургическое наследие Антона Павловича. По мировым подмосткам в известном количестве порхают танцевальные «Чайки», «Три сестры», чуть реже ‒ «Вишневый сад». Между тем повести и рассказы, за исключением разве что «Дамы с собачкой», все чаще излагаются языком оперы, мюзикла, кантаты, симфонической поэмы.
«Анюта» на музыку Валерия Гаврилина нашла свое первое воплощение на телеэкране и только после колоссального успеха была перенесена на сцену. 37 лет и восемь авторизованных постановок по всему миру спустя шедевр Васильева оказался на новосибирской сцене. Распаковка «самого русского из русских балетов», как окрестили «Анюту» многочисленные поклонники, произошла буквально из первых рук. Созданное в 1982 году произведение поражает не новизной, но точностью и изяществом пластического рисунка, отменным чувством юмора, щемящими музыкальными (и не только) темами, романтикой мгновения и завораживающей атмосферой повседневности.
«Слова Чехова и музыка Гаврилина слились воедино и обрели реальность в движении и пластике всех персонажей, — отмечал в премьерные дни создатель балета Владимир Васильев. — В который раз я ставлю “Анюту” и каждый раз стараюсь, чтобы палитра красок была значительно шире, а спектакль имел свое уникальное звучание. Это же не мёртвый какой-то камень, который взяли и сформировали, и наклепали тысячу подобных. Это ‒ штучный товар».
Еще одно произведение Чехова, оказавшееся востребованным на новосибирских подмостках, ‒ рассказ «Каштанка». В актуальной афише найдется две интерпретации ‒ драматическая и кукольная. В театре «Глобус» спектакль «Каштанка» с пометой «нескучная история для маленьких и взрослых» в постановке Юрия Катаева и Нины Чусовой идет пятнадцать лет. Трогательный и смешной спектакль без слов вырос из этюдов, экзерсисов и актерских наблюдений, застроенных как цирковые номера с россыпью трюков и двойным дном, за которым не просто ловкость рук и тел, но истории о любви, верности, смерти и предательстве.
«Для меня Каштанка — это маленькая девочка, — рассказывала накануне премьеры художественный руководитель спектакля Нина Чусова. — У нас сейчас такое время, когда всех детей толкают куда-то в шоу-бизнес. Их отрывают от семей, побыстрее бросают во взрослую жизнь. Они становятся какими-то артистами, моделями, звездами, кем угодно, забывая при этом про то, что лишают детей самого главного — детства, тепла, семейного уюта. И не то, чтобы жалость, а грусть появляется, что очень многие не возвращаются, очень многие теряют детство. Вообще, самая главная задача, как мне кажется, у Чехова — вот это ощущение, чтобы внутри осталась некая именно грусть очень быстро уходящего времени, что мы иногда за этой суетой, мишурой, бесконечным шоу, блеском, который нас окружает, теряем что-то такое самое теплое».
Кукольная версия знаменитого чеховского сюжета под названием «Сны Каштанки» идет в независимом профессиональном театре кукол «Пилигримы» много лет как «трагикомичный спектакль в стиле бродячего цирка». Его создатели ‒ основатели театра, супруги Елена и Владимир Кузнецовы и художник Николай Чернышев. Спектакль поразительный и пронзительный. Из тех удивительных актов искусства, который однозначно был санкционирован театральными богами. Каштанка здесь ‒ штоковая марионетка, выполненная в технике папье-маше. Куклы сработаны нарочито грубо, кустарно, как бы безыскусно. «Баловство» и фантазия. И в этих лишенных лака и глянца рукотворных фигурах ‒ тонны правды, нежности, поэзии и любви. Эдакое хулиганство, художественная провокация, высекающая из несуразной гротесковой красоты, метафоры и обнаженного характера, подлинную искру. Неживая фактура оживает вместе с нитью чеховской истории, за которой пульсирует и гудит почти космическая глубина мироустройства, судьбы, памяти и профессии.
«Важно было не просто изложить историю собачки, но и себя излить — то, что тебя волнует, — признавался в одном из интервью актер и режиссер Владимир Кузнецов. — Каштанка попадает в мир мечты, тот самый блистающий, показываемый по телевизору. А для артиста самое главное — быть на сцене: пока ты там, ты живёшь, забываешь о детях, о квартплате, о политике, в этот момент ты свободен от всего. Но заканчивается спектакль, и начинается пустота. Мир театра — и страшно, и манко».
К этому чеховскому списку можно добавить уголовную историю «Шведская спичка» в «Театре на левом берегу» и пару антрепризных спектаклей по юмористическим рассказам. Негусто для театральной столицы Сибири, хотя и вопреки чеховскому самопророчеству: «Меня будут читать лет семь, семь с половиной, а потом забудут».
