Нина Чусова: «Если все рухнет, понадобится театральная фантазия»

Новосибирский молодежный готовит последнюю премьеру сезона: 17 и 18 мая на большой сцене театра «Глобус» пройдут первые показы спектакля «Коварство и любовь» в постановке популярного московского режиссера Нины Чусовой. В основе спектакля лежит одна из самых мощных пьес старой немецкой драматургии — «Коварство и любовь» Фридриха Шиллера, маркированная автором как бюргерская трагедия, интерпретированная в России «мещанской трагедией» о несчастливой судьбе молодого аристократа и простой девушки и возведенная Энгельсом в почетный статус «первой немецкой политической тенденциозной драмы».

Именно благодаря «Коварству и любви» основатель марксизма включил Шиллера как идеологически активного художника в один ряд с Аристофаном, Данте, Сервантесом, невольно ангажировав его на сцены жаждущих социализма стран. Говорят, идея написания пьесы родилась в голове главного немецкого пропагандиста возвышенных политических, нравственных и эстетических идеалов на театральных подмостках, когда драматург сидел на гауптвахте за самовольную отлучку на представление «Разбойников».

Изначально Шиллер планировал назвать кульминационную в своем драматургическом творчестве пьесу по имени главной героини — «Луиза Миллер». Однако изменил решение в пользу более меткого словосочетания «Коварство и любовь», которое определяло сюжетный стержень текста (жертвой коварных планов стала именно любовь), целиком соответствовало его мироощущению и отсылало к гремевшей недавно литературе «Бури и натиска».

Первой постановкой «Коварства и любви» Шиллер был недоволен, публично жаловался на слабую актерскую игру, что не помешало драме прочно войти в мировой театральный репертуар, а образам главных героев встать в один ряд таких трагедийных героев, как Тристан и Изольда и Ромео и Джульетта. С тех далеких пор (пьеса датируется 1783 годом) юные Фердинанд и Луиза официально путешествуют по миру как «символы юношески светлого чувства, морально торжествующего над силами зла».

Глобусовскую интерпретацию «Коварства и любви» представит знакомый новосибирской публике по кассовой «Женитьбе» столичный режиссер Нина Чусова — выпускница актерского отделения Воронежского государственного театрального института и режиссерского факультета Российской академии театрального искусства, лауреат театральных премий «Московские дебюты» (2001), «Чайка», «Гвоздь сезона» и создатель «Свободного театра Нины Чусовой».

— Нина, ваша театральная карьера началась с освоения актерской профессии. Когда в вас созрела мысль стать режиссером?

— Я всегда хотела быть режиссером — это у меня в крови. Даже в десятом классе в сочинении на тему «Кем хочу быть?» писала: «Хочу быть режиссером». В школе я всегда отвечала за культмассовый сектор, всегда сочиняла, придумывала что-то. В пятнадцать лет послала документы во ВГИК. Мне прислали бумажку с ответом, что рановато еще: нужно в общем хоре попеть, прежде чем солировать. Я восприняла это так, что нужно сначала артисткой побыть. После школы я поехала поступать в Москву, и единственный вуз, куда я не показалась, был ГИТИС. На него у меня уже не хватило сил. Меня не принимали нигде, и я уже начала рыдать: «Мама, поехали домой». В итоге спустя несколько лет поступила в ГИТИС, только уже на режиссуру. У меня всегда жизнь идет по спирали. После Воронежского театрального института опять поехала в Москву, уже как актриса — показываться в театры. Смотрели меня и Леонид Ефимович Хейфец, и Константин Аркадьевич Райкин. Не взяли. Я уехала работать в Самару. А позже именно Хейфец стал моим мастером режиссуры, а первый спектакль я поставила в театре Константина Райкина. Так что жизнь лучше все знает и делает расстановки правильнее, нежели хочется.

— Рост в профессии для вас — владение большим количеством приемов или смысловое углубление драматургии?

— В начале пути всегда содержание и форма стоят отдельно, и как они соединяются — большой вопрос. Молодой режиссер видит только частичку целого. Но чем дольше ты в профессии, тем скорее тебе в голову приходит решение, ключ. Мне уже не нужно сидеть над пьесой с ручкой и записывать каждый ход по репликам. Я сейчас пьесу с собой даже не ношу, потому что знаю ее наизусть. Она у меня в голове сразу раскладывается по файлам. Это и есть опыт.

— После выпуска спектакля у вас возникает чувство удовлетворения?

— Все мы идем в профессию режиссера, чтобы получить эйфорию в конце, но со временем понимаем, что такое истолкование профессии неверно. Ожидаемой эйфории нет никогда. Еще в момент репетиции ты можешь на нее надеяться — это тебя бодрит и ведет к финалу, но в финале ничего, кроме самобичевания, нет. В момент выпуска и премьеры ты не можешь отпустить спектакль от себя, и он вызывает в тебе бурные эмоции. Я вообще не могу смотреть свои премьеры. Мне кажется, что зрители видят все огрехи, — и это катастрофа. Ты не бываешь доволен, даже когда спектакль хвалят.

— Вы предпочитаете ставить классику. Не ощущаете близости с современной пьесой?

— У нас в России проблема с молодыми драматургами. Наши драматурги находятся в состоянии социальной раздраженности. Их интересует не конструктив, а чернуха. Эти темы надоедают, к тому же все про это написано в прошлом веке: уже все умерли от наркотиков, все повесились. Хочется некоего шекспировского полета, обобщения эпохи. А пока этого в сегодняшней драматургии не возникает. И потом с жестокостью у меня как-то не получается. Нет желания ставить про это.

— Вы долго вынашиваете идею спектакля?

— Материал приходит ко мне сам. Я не могу вычитывать его, выискивать. Я могу перебрать кучу литературы, но мне ничего не понравится, не найдет отклика во мне. Пьеса всегда приходит сама. Находит тебя, попадает в сердце, и с этого момента начинается разработка. Весь мозг начинает работать на этот материал. Почерпнуть идеи можно из совершенно разных областей: из художественной литературы, рисования, йоги, психологии. Сведения перерабатываются, а потом оттуда берутся приемы, которые впоследствии называются театральными. Спектакль, как мозаика, складывается по кусочкам.

— Новый век вернул в нашу жизнь слово «пафос» в новом значении. С точки зрения современности, «Коварство и любовь» — пафосная вещь, особенно на языковом уровне. Вы это стремитесь преодолеть?

— Когда артисты первый раз прочитали пьесу, в их глазах был ужас. Они не знали, что делать с этими неподъемными фразами. А я им сказала, что мы попробуем найти ключ к словам. И когда мы стали следить за сюжетом, разбираться в поступках, характерах, стало видно, что все пафосные слова оправданны. Поэтому прежде всего мы оправдали произнесение этого непростого текста. Следующей задачей было наложить его на происходящее так, чтобы это выглядело естественно. Потому мы начали моделировать ситуации и смотреть, что в них происходит. Это очень интересная работа, и артисты ею увлечены. С каждой репетицией текст как будто бы упрощается. Мы стараемся вернуть искренность восприятия красивых высоких слов. Так что в спектакле текст не будет звучать как пафосный, но не потому, что мы цинично к нему отнеслись.

— Шиллер вошел в историю театра как драматург-просветитель. В современных постановках Шиллера эта традиция продолжается?

— Театр всегда является приложением к тому строю, который существует в стране. И он всегда в определенной степени несет идеологию, которая сейчас пропагандируется. Плюс воспитательная функция, конечно. Ведь про что «Коварство и любовь»? Про то, что в мире произошла подмена любви на секс. Про то, что самое главное — быть успешным, совершить сделку. И про то, что два человека могут любить друг друга. Не составлять выгодные партии, а просто любить. Главная героиня, Луиза Миллер, по моему ощущению, похожа на Мадонну. Она абсолютно святой человек. Ее мучают, истязают, на нее навешивают кучу лжи, но она прорывается сквозь это непротивлением. Она ни с кем не вступает в борьбу и выигрывает.

— Насколько для вас актуальна тема «Коварства и любви»?

— Тема этого спектакля для меня очень современна. Тем более что речь идет о тоталитарном государстве, о Германии, где каждый шпунтик и каждый винтик должен быть на своем месте. И вдруг у этих шпунтиков-винтиков появляется другая вибрация! Любовь разрушает устои, принципы. Это мощная сила, которая в силе не выражается. И в спектакле подтекстом будут звучать вопросы к зрителям: все ли у вас в порядке? Все ли настройки у вас на тех частотах, которые должны быть у Человека, а не жителя некоего общества? С одной стороны, кажется, что роли у театра никакой нет. А с другой стороны, она велика! Люди приходят сюда, чтобы получить ответ на интересующий их вопрос. При этом вопрос может быть не сформулированным напрямую, и публика будет думать, что ее просто повеселили. Я — за театр! Мы в театре создаем некие символы, некие коды для решения различных проблем. Так что театр не такое уж банальное место. Он никогда не умрет, хотя со временем может произойти трансформация театрального искусства и выход на новый уровень. Как сказал апостол Павел: «Не все мы умрем, но все изменимся». И даже если все рухнет, то обязательно понадобится театральная фантазия, мечта — хотя бы для того, чтобы просто улучшить настроение в самых плохих обстоятельствах.