Яна Колесинская, «Новосибирские новости»
Каким должен быть театр XXI
века? Ответ есть. Спектакль московского режиссера Дмитрия Чернякова «Двойное непостоянство», премьера которого состоялась в
театре «Глобус», можно назвать свершившимся совершенством.
Свои изящные любовные комедии французский драматург XVIII века Пьер Мариво писал для Королевского театра, но ставили его по всей Европе. В «Двойном непостоянстве» господ умиляла история простой деревенской девушки Сильвии, которую похитил влюбленный Принц и с помощью коварной Фламинии добивался взаимности. Но Сильвия и Арлекин поклялись друг другу в вечной верности.
Но Черняков бросит в тебя камень, и разобьется вдребезги мнимая благость — все эти придуманные дружбы и любови камнем пойдут ко дну.
В лучшем спектакле театра «Красный факел» «Козий остров», поставленном Черняковым лет пять назад, действие происходит внутри черного ящика. Зрители рассаживаются и упираются глазами и коленями в глухую черную стену. Внезапно распахиваются ставни-щели, и в зал обрушивается исповедальность неизбывной силы, казалось бы, для театра невозможная, недостижимая. В «Двойном непостоянстве» действие происходит за стеклом. Увеличительное ли это стекло, пробирка ли для лабораторных опытов, территория ли для подглядывания, но суть человека становится очевидной. Уникальность режиссуры Чернякова в том, что он открывает иной угол зрения на человека. Уникальность и в том, что открывает иной угол зрения на актера. В каждом его спектакле — ансамбль профессионалов экстра-класса. В «Двойном непостоянстве» дьявольская обольстительность Людмилы Трошиной, благородная душевность Александра Варавина, импульсивная непредсказуемость Ильи Панькова, изощренная грация Ольги Цинк, обаятельная стервозность Елены Ивакиной, загадочная ироничность Вячеслава Кимаева приобретают высшую пробу. Каждый создает образ в кубе, раскрывая человека таким, каков он есть, каким он кажется и каким он оказывается.
Черняков углубляет объем легкой пьески, дает понять, что сюжет — лишь повод оттолкнуться от него, развить его в цепь загадочных вариаций. Безмолвные соглядатаи, эти новые русские со стальным взглядом, дама со стертым, ничего не выражающим лицом, появляющаяся незаметно и замирающая у стены, нагоняют жуть. Тревожная атмосфера спектакля, его рваные ритмы, подчеркнуто неестественная, дисгармоничная, лихорадочная пластика актеров настраивают на то, что у замка есть подвал, у любви — изнанка, у пташки — не только крылья, у белого пушистого ковра — не только ворс. Кролики — в клетке, они подопытны. Люди — за стеклом, они — для доказательства того, что человек — не венец творения.
У Фламинии, этого тонкого психолога, этого гениального манипулятора, все идеально продумано, просчитано. Помещенные в идеальную среду, Сильвия и Арлекин как элементы таблицы вступают в химические реакции. Как дождевые черви из земли, лезут из детей природы гнусности их естества. Бесхитростность вырастает до бескультурья, простодушие — до пустодушия, самодостаточность — до самодовольства, душевность — до деспотичности. Они не способны почувствовать интригу, догадаться, что они — объект провокаций. Но их не жалко, как не жалко самого себя, отраженного в этом зеркале и добавляющего свою ложку в общую бочку дегтя.
Не меняя текста пьески XVIII века, Черняков перенес ее на сегодняшнюю почву и превратил в острое, безжалостное современное высказывание. Бегущей строкой по нижнему краю стеклянного ящика могут пригрезиться титры телепрограммы «За стеклом», какого-нибудь «Слабого звена», любых реалий продажной эпохи, делающих человека скотом на добровольной основе, всех тех гадостей, куда все мы сами суемся и в которых живем.
ФИНАЛ
В первом финале спектакля из двух, придуманных режиссером, все происходит в духе Мариво: пары определились, все довольны. Но комедия дель арте сошла со сцены, новый век смел иллюзии с лица земли.
Второй финал ошеломителен. Гаснут голоса: микрофоны отключены. Дело сделано, опыт удался, съемка окончена. Статисты сворачивают ковры, убирают реквизит, выключают софиты. Принц — больше не Принц. Фламиния — больше не Фламиния. Сильвия и Арлекин, оболваненные и опозоренные, мечутся в истерике невыносимого открытия. Вырвавшись из стеклянного ящика, Сильвия хватает камень и крошит, крушит стекло. Его звон похож на хруст сломанных костей. Свет меркнет. Все погружается во тьму. Этот мир разбит. Другого нет.
