Жизнь без пуповины

Ирина Тимофеева, «Ведомости»

Несколько волн аплодисментов, заставляющих артистов снова и снова подходить к кромке малой сцены, благодарить поклоном и заглядывать в глаза в поисках ответа: «Тронуло или нет?» Меня тронуло. И дело даже не в балладах группы «Rammstein», которые мрачноватыми стежками прошивают спектакль. И не в «новой драме», говорящей со зрителем со­временным, а не засушенным языком книг 150-летней давно­сти. Просто я слишком живо представила обреченный шарик Земли, который висит на обрывке пуповины. Это — образ, созданный песней «Mutter» на русском, которая стала кульминацией одноименного спектакля, премьера которого про­шла в театре «Глобус».

«Mutter» — трогательная история о четырех пожилых людях (актеры — Ирина Нахаева, Людмила Трошина, Юрий Соломеин, Александр Варавин), коротающих свой век в доме престарелых. О «сиротах» в возрасте, забытых в убогом постсоветском быту, который слагают раскладушки, та­зики, текущий душ и больничная каталка (последняя при необходимости трансформируется в стол — стоит только накинуть простыню). Из яств — тошнотворная каша, от которой легче отказаться, чем ее осилить. Из праздников — минутный приход сыночка-бандита да концерт, который нужно устроить потенциальному заводу-спонсору (если откажутся делать номер — лишат полдника). Из близких — санитар, который больше напо­минает мясника, да две девочки-зомби в школьной форме (или ангелы смерти, присутствие которых обитатели дома престарелых уже и не заме­чают). Тем не менее они шутят, пританцовывают под музыку формата MTV, баюкают игрушки — по-своему живут. Или доживают?

У Лены Невежиной, режиссера из Москвы, получилось «прочитать» пьесу современного драматурга Вячеслава Дурненкова без томительной морализации. Чтобы было немного смешно и немного грустно. А уже по­сле — звенело в ушах и хотелось сделать глоток воды. Невежина даже в чем-то переиграла Дурненкова: посткатастрофический финал пьесы она «анонсирует» на протяжении всего спектакля, вписав в место действия дверь в иной мир, откуда время от времени появляются его предвестники. Поэтому поворот от анекдота про стариков к локальной трагедии на про­сторах Вселенной здесь не такой резкий, а пламя апокалипсиса за полто­ра часа на сцене остывает, превращаясь в угли: В этом, наверное, и есть посткатастрофический театр, который говорит об уже свершившемся без жалости и нравоучений. Зритель волен сам: отказаться понимать финал, пожертвовать одним персонажем, чтобы спасти Землю, или похоронить «шарик без пуповины» вместе с инопланетным куратором вверенной территории, который отказался верить в то, что наша планета лишена стату­са «гуманитарной зоны».