Сергей Самойленко, «Континент Сибирь»
Новосибирский театр «Глобус» представил очередную премьеру — на малой сцене санкт-петербургский режиссер Сергей Каргин поставил суперпопулярную в советские времена пьесу испанского драматурга Алехандро Касона «Деревья умирают стоя». Этот спектакль — простая, понятная и сентиментальная история.
Лучше всего об уровне театра судить не по шедеврам и не по провалам, а по постановкам средним, именно в них видна общая культура коллектива, профессионализм труппы, мастеровитость режиссера. Именно таким «средним» спектаклем стала постановка Сергея Каргина — честная, вменяемая работа с простым и доступным драматургическим материалом. Спектакль по пьесе испанского драматурга не сходил со сцены советских областных драматических театров, удовлетворяя потребность зрителей в мелодраме. Последние лет пятнадцать эту функцию выполняют телесериалы всех мастей, и в театре ставить эту непритязательную и нравоучительную историю считалось «некомильфо». Выбор режиссером пьесы был, что очевидно, обусловлен задачей утилитарной — нужно было отыскать материал, в котором были бы заняты актеры старшего поколения, — не секрет, что им сегодня трудно найти достойные роли. И выбор оказался верным — в слезоточивой истории оказались на месте артисты нескольких поколений.
История проста: в некое агентство, занимающееся, так сказать, театрализацией жизни (жестокому судье, например, выносящему лишь смертные приговоры, дают послушать на рассвете соловья, тронув тем самым его сердце), обращается пожилой господин. Двадцать лет назад он выгнал из дома внука, малолетнего негодяя, разбив тем самым сердце своей супруге, любящей бабушке. Юноша стал гангстером в Канаде, но дедушка пишет письма от его имени, и в них внук становится на путь исправления, учится, приобретает профессию архитектора, женится и так далее. Все хорошо, но настоящий внук хочет вернуться. Бабушка, разумеется, не переживет обмана. К счастью, корабль, на котором блудный внук возвращается, тонет. Задача обаятельного директора агентства Маурисьо и его сотрудницы — сыграть внука и его жену. Что они и делают — но игра превращается в жизнь, молодые люди становятся по-настоящему родными бабушке и близкими друг другу. «Воскресший» было внук-негодяй изгоняется — вопреки голосу крови.
Можно представить, как мог бы обыграть противостояние жизни и искусства какой-нибудь амбициозный режиссер-модернист. Сергей Каргин не ввязался в игры с отражениями жизни и искусства и поставил добротную мелодраму: в спектакле нет никаких других смыслов, кроме тех, что заложены в пьесе. Зато есть простор для актерской игры.
Анастасия Гаршина и Александр Кузнецов, играющие пожилую супружескую чету, трогательны, нелепы и суровы, вызывая сочувствие, симпатию и бесконечную благодарность за то достоинство и сдержанную эмоциональность, с которой они ведут рисунок роли. Возможно, кто-то пожмет плечами: дескать, ничего особенного, так играли и двадцать, и сорок лет назад. Играли, согласен, но сегодня далеко не всякий молодой актер сможет сыграть именно так: вживаясь в «шкуру» персонажа, органично существуя и взаимодействуя с партнерами.
Елена Ивакина и Сергей Мурашкин, играющие лжевнуков, Изабеллу и Маурисьо, составляют достойную пару — хотя поначалу кажется, что они не вполне «в своей тарелке», и естественность интонаций актеры обретают лишь к середине первого действия. Точнее, в полной мере обретает Елена Ивакина, поскольку ее героиня чувствительна, правдива, способна к сопереживанию и тяготится игрой. Персонаж Сергея Мурашкина лишен этой естественности — возможно, в силу «театральности» своей профессии.
Не сказать, что все в спектакле хорошо: испанские танцы на подиуме в исполнении студентов театрального училища и все первые мизансцены фальшивы, так же, как фальшивы первые реплики и интонации, с которыми они произносятся. Стерильные пластиковые декорации, напоминающие о современных офисах, противопоставлены теплоте и уюту старого дома — мебель из стали и кожи одевается в чехлы, свет теплеет, на панели проецируются то старые фотографии, то просто телевизионная рябь. Разумеется, всего этого недостаточно для того, чтобы противопоставить подлинность старины искусственности и выморочности современности, истинность человеческого чувства — математическому расчету, жизнь — искусству. Весь этот холодноватый режиссерский замысел (совершенно напрасный) в конечном итоге опровергает и искупает теплота дыхания, звук негромкого человеческого голоса — и это в проходном, в общем-то, спектакле внушает симпатию.
