«Крейцерова соната» в Новосибирском академическом молодежном театре «Глобус»

Режиссер Алексей Крикливый дописал к литературной сонате Льва Толстого небольшую железнодорожную увертюру, в которой стучат колеса, а по вагону-ресторану бродят проводники и пассажиры, выясняющие отношения сквозь неровный станционный гул. Собственно соната начинается с какого-то трагического происшествия на перроне (недвусмысленный мостик к другому произведению графа) которое становится поводом для знаменитого разговора о превратностях супружеской жизни — помните, «не верь лошади в поле, а жене в доме»?

Здесь в беседу вступает раскаявшийся грешник Лаврентий Сорокин в образе женоубийцы Позднышева; глумливо хихикая, то и дело срываясь на истерический крик, он навязчиво, агрессивно рассказывает попутчику о том, как дошел до жизни такой. Случайные посетители вагона-ресторана перевоплощаются в тех персонажей, о которых повествует несчастный ревнивец — яркие, насмешливые, невозмутимые картинки из прошлого, подчиненные невидимым триггерам. В какой-то момент собеседник незаметно ретируется из вагона, да только захваченного воспоминаниями Познышева это уже не тревожит.

Кажется, что «Соната» становится таким спектаклем, который неизбежно должен разрывать зрительный зал на две половинки. Сначала главный герой возбуждает исключительную неприязнь; кажется, что и не может быть правым самодур, рассказывающий о том, что у молодой его супруги во взгляде было что-то холодное и враждебное: он грубо дергает её за нежный подбородок, а та смотрит недоуменно, ошарашено, с искренней болью во взгляде. Эгоизм и жестокость, которые видятся в девушке Позднышеву, в интерпретации Крикливого — не более чем измышления испорченного человека, который пытается искупить грехи, женившись на невинной девушке, но при этом не в силах уйти от собственных демонов.

Однако в какой-то момент в повадках нежной женушки появляется настоящий гонор, а Позднышев от глумливого полуистеричного состоянии переходит к виду совершенно отчаявшемуся и глубоко несчастному, которому невозможно не сопереживать. Сюжет с семейной ссорой, когда каждый из спорщиков пересказывает своему наперснику фразы из диалога на свой лад — это визуализация непреодолимого рубежа между мужским и женским характерами: она — лицемерная, вечно обиженная, злопамятная, он — грубый, вспыльчивый, быстро отходчивый, не учащийся на ошибках. Никакого мира между ними быть не может — только телесная страсть, которая отчего-то именуется любовью. Даже производимые в безжалостных количествах дети — лишь средство борьбы; «мы дрались детьми» скажет Позднышев, и никто в зале даже не улыбнется, прекрасно понимая, что под этим подразумевается.

Любопытно, смогут ли встать на одну точку зрения люди, посетившие этот спектакль парой. Представляется, что режиссер перевел исповедальную сонату из монологической плоскости в диалогическую, когда главный герой подобно адвокату дьявола вынужден отстаивать то одну, то другую точку зрения. Соответственно, глубина толстовских размышлений о сущности плотского влечения уступает место остроте психологических гендерных противоречий — что не совсем по классику, но более чем современно. При этом именно Сорокин, а не режиссер, значительно усложняет спектакль: он и мерзавец, и предельно понятный нам несчастный муж, и могучий мыслитель, «кровью собственной супруги выступивший супротив узаконенного браком нравственного и полового разврата», и самовлюбленный дурак, каким каждый из нас бывает в минуты гнева — и поди разбери, каким именно будет он в следующее мгновение. Каждая его фраза звенит, каждая попадает в цель — в публику ли, в других персонажей, вызывая смех, сочувствие, отвращение и всегда странную душевную сопричастность.

Так и получается, что не оскорбленная гордость, не ущемленное чувство обладания, не разрушенный идеал толкают Позднышева на убийство, а хроническое непонимание. Это же, в свою очередь, для человека, воспитанного испорченным обществом, самый малый и самый естественный из грехов.