Любовь при перемене пола

Геи и трансвеститы у нас теперь главные герои мирового шоу. Актуально стянуть с мужика штаны, нахлобучить на него парик, напялить комбинашку с платьем и в принудительном порядке заставить изображать женщину. Разве не так происходит в спектакле «Соня» Нового рижского театра по рассказу Татьяны Толстой? Он был показан в театре «Глобус» в рамках Х Международного рождественского фестиваля искусств, по традиции проходящем в Новосибирске в декабре.

Режиссер Алвис Херманис — художник, которому не свойственно ходить на поводу у почтенной публики. На прошлый рождественский фестиваль он привозил «Рассказы Шукшина», сделанные с любовью и пониманием к советской классике. И теперь его имя говорит новосибирцам само за себя. На «Соню» собрались далеко не случайные зрители, которые знают, куда пришли и что им нужно. Так что интерес к сальным темкам следует удовлетворять не здесь. Закрывайте эти заметки и срочно возвращайтесь к своим баранам.

К тому же, перевоплощением мужчины в женщину нас не удивишь. Вернее, удивишь, если это сделано виртуозно! Например, фильм «Кошечка»: Михаил Ефремов в образе старой балерины произносит трагический монолог потрясающей силы, но это мало кто видел. Зато все знают киноклассику: «Тутси», «В джазе только девушки», «Здравствуйте, я ваша тетя!». Там — стеб, притворство, условность, образ, примеряемый на время, и всем ясно, что у игры есть начало и конец. Театр уверенно освоил данное направление, Роман Виктюк впереди планеты всей. Чтобы далеко не ходить, вспомним местные спектакли, в которых наши актеры довольно успешно играли женщин с чисто коммерческой (комической) целью и на великие художественные открытия не замахивались. Соня Гундара Аболньша — явление иного порядка.

Сразу же забываешь, что женскую роль играет мужчина. Парадокс в том, что Соня по-мужицки неуклюжа и уродлива, но это лишь усиливает ее женскую сущность. Соня — существо инакое, скроенное по другим лекалам, состоящее из других клеток. Для таких у нас есть простое определение: дура. Дебелая бобылиха, пучеглазая кобыла, передвигается нараскоряку, с вытянутыми руками, будто ощупывает воздух, да еще как бы и немая.

Рассказ Толстой довольно-таки населен, а на сцене всего два человека. Соня так и не произнесет ни слова, а рассказчик Евгений Исаев читает текст с интонацией подглядывания в замочную скважину и смакования интимных подробностей. Иногда он замолкает, чтобы мы не отвлекались и разглядели Соню во всех подробностях. Или полюбовались этой причудой природы — как кому угодно. И тогда ловишь себя на том, что ее движения завораживают. Соня, мастерица кухни, готовит курицу, будто приемы эротического массажа отрабатывает — разминает конечности, умасливает спинку, фарширует с помощью бутылки. В момент фаршировки ее страсть к Николаю оформляется в единственный смысл жизни.

Влюбленная Соня для рассказчика — предмет особо смачных насмешек. Спектакль Нового рижского театра тем дальше уходит от хоть какого-то намека на комедию с переодеваниями, чем наглее рассказчик упивается сониным идиотизмом. Сначала в припадке веселья падает лицом в торт, да так и остается измазанный кремом, подобно пошлому клоуну. Потом падает со стула и едва ли не катается по полу, так ему прикольно от того, что Соня поддалась уморительному розыгрышу с несуществующим Николаем.

Люди, подобные Соне, нужны нам, чтобы пользоваться. Уплетать их стряпню, оставлять на них детишек и исподволь издеваться, таким образом утверждаясь в собственной значимости. Особенно мы обожаем розыгрыши, когда жертва не подозревает, что ее бурные переживания спровоцированы выдуманными ситуациями. И более всего возбуждают розыгрыши любовные, когда терзания чужого сердца становятся для нас особого рода наслаждением.

В спектакле не одно, а два превращения из мужчины в женщину. Во втором, о котором лишь рассказывается, игрунья Ада, придумав себе и компании неиссякаемое развлечение, от лица воображаемого Николая много лет подряд пишет Соне любовные письма. Если первая метаморфоза воплощает духовную чистоту человека, то вторая символизирует низость потехи ради. В этой амбивалентности заключается единство и борьба человеческих начал.

Наступила война, Ленинград в блокаде, Ада умирает от голода, накрывшись кучей одеял. Соня, почувствовав, что пробил час, ради которого она жила, приносит Николаю, проживающему, согласно выдумке, в адиной квартире, сбереженную специально для него баночку томатного сока. Это было написано и поставлено, наверное, ради слов «сока в этой баночке было ровно на одну жизнь». Постояв в дверях, перед тем как уйти на водокачку за водой и не вернуться, Соня, сделав мелкое, едва заметное движение рукой, перекрестила воздух. «Бомбили в тот день много».

Рассказ Толстой можно прочитать за пять минут, спектакль длится около двух часов. Действие разворачивается в декорациях советской коммуналки, на которые дунь — и осыпятся, как гербарий. Другого режиссера упрекали бы в бытовизме, а у Херманиса из быта вырастает особая театральная реальность. Режиссер и актеры реставрируют уходящую натуру, пытаясь удержать вымирающие чувства, воссоздать по желтым ломким фотографиям далекий образ, помочь нам изумиться любви, которая способна питать сама себя и быть всею сутью одинокой души. Рассказ-воспоминание, рассказ-ностальгия, рассказ-сожаление повествует, что люди смертны, а память хрупка. Все уплывает, растворяясь в дымке времени, и нынешнее поколение живет так, будто до него ничего не было. А ведь правда: «жил человек — и нет его».