Константин Райкин: «Я лицо подневольное!»

— Константин Аркадьевич, продолжите фразу: «Новосибирск — это...».

— Новосибирск — город мозгов и высокой души искусства. Город, в этом смысле драгоценный для меня. На Рождественский фестиваль я приезжаю уже в пятый раз. Помню, что самый большой успех был у спектакля «Квартет» (хитро улыбается). Может быть, потому, что я в нем не играл, а выступил в роли режиссера-постановщика. Как бы то ни было, в зале стоял просто ор и стон! (мечтательно зажмуривается).

С Новосибирском у меня связан один личный рекорд. Лет тридцать назад я выступал у вас в оперном театре. У меня только-только появилось право на сольный концерт в двух отделениях. Невероятное счастье для молодого артиста! На этом энтузиазме в Новосибирске я отработал семь дней. Подряд. По пять концертов в день. На полных аншлагах. Научился спать по 15 минут, восстанавливаясь между выходами на сцену. Тем не менее пару раз во время выступления ловил себя на мысли: вот я сейчас рассказываю про вступительные экзамены в театральное училище, а не говорил ли я это уже? И начинал думать, как быть, если меня остановят.

Итогом той поездки стали честно заработанные мной три с половиной тысячи — по сто рублей за концерт. Серьезная сумма, я в театре получал тогда 180 в месяц. Так что вернулся в Москву, как говорится, с мешочком денег. А в моем случае это был небольшой серенький портфельчик. И я его потерял! Из аэропорта я отправился прямиком на Николину гору, где на открытом воздухе давал свой сольный концерт знаменитый Рихтер. И меня так накрыло... А когда я вспомнил о портфеле, меня накрыло еще раз! Слава богу, портфель нашелся. В общем, эмоции в тот день у меня зашкаливали.

Вернусь к вашему вопросу. Вне всякого сомнения, Новосибирск относится к театральным городам. Ваш зритель — непосредственный, открытый миру спектакля. А вот в Москве, как бы это сказать...публика с драматургией. Там в зрительном зале, прежде чем засмеяться или зааплодировать, все оглядываются друг на друга. Актеры на сцене играют роли, а здесь идет своя игра — в престиж. Еще у огромного количества москвичей — самолюбивые тяжелые зады. Спектакль прошел на ура, но им трудно встать и поблагодарить артистов. Поэтому для меня успех в Москве — дороже.

— Настолько для вас важно взаимодействие актера и публики?

— Это очень важно! В определенном смысле это даже самое главное, любовь к публике — важнейшая свая в фундаменте театрального дела. Великий артист Аркадий Райкин всякий раз выходил на сцену с бесконечной любовью к людям, сидящим в зрительном зале. Такое отношение стало и для меня неписаным законом.

Бывает, зритель уходит со спектакля — в туалет или по каким-то другим неотложным делам. Когда я это замечаю, конечно же, меня это расстраивает. Но не раздражает! Быть раздраженным — значит лишиться своего обаяния. Это касается всех, не только актеров. Поэтому я не могу смотреть, к примеру, телепередачу «К барьеру». Там все поголовно выглядят отталкивающе!

Поймите, артист может творить, только когда находится в состоянии внутренней гармонии с миром. Помните, у Гоголя в повести «Портрет» есть замечательное выражение: «Художник и в тревоге дышит покоем». Так вот, актер испытывает наслаждение от игры, от партнерства, даже когда существует в роли бунтаря. Нельзя творить в состоянии «Ну, погоди!», то бишь: вот я им сейчас докажу! Сейчас докажу... Нет! Спектакль, роль — это твое высказывание, и тебе необходимо быть понятым — здесь и сейчас.

— В связи с этим вопрос: показ спектакля на чужой площадке — это потери или приобретения?

— Сценическое пространство «Сатирикона» и «Глобуса» очень схожи. Так что чисто технически перестроиться не представляет для нас никакой сложности. А вот с точки зрения восприятия публики есть один нюанс. Придя в «Сатирикон» на «Вечер с Достоевским», зрители оказываются... в четырех стенах! Сцены как таковой практически нет, она с пола до потолка перегорожена планшетами — причем того же цвета, что и остальные три стены нашего зрительного зала. И артист Райкин вместе с публикой оказываются в замкнутом пространстве. Это придумал Александр Боровский, один из лучших театральных художников России.

— Помогали ему?

— (снисходительно улыбается) Я сценографию не придумываю. Я лицо подневольное. Играю там, где скажут. Так что в любом случае только и остается, что полюбить декорацию.

— «Вечер с Достоевским» — это по сути моноспектакль. Можно ли вас считать сорежиссером, соавтором Валерия Фокина?

— Конечно же, нет. Всё, что делает на сцене актер, придумал режиссер. Повторяю, всё — вплоть до движения зрачков. Но этого не понимают ни зрители, ни критики.

У нас с Валерием Владимировичем очень доверительные отношения. Он знает меня лучше, чем кто-либо — как-никак поставил 19 спектаклей с моим участием. И в «Достоевском» Фокин разработал тончайший рисунок роли, с ювелирной точностью! Моя задача — соответствовать режиссерскому замыслу.

Известно такое зрительское мнение: ну, это артист средний, он не импровизирует на сцене. Публика думает, что импровизация — это уход со сцены не в левую кулису, а в правую! Но вспомним пианиста: он играет по нотам, и выясняется, что между ними достаточно места для того, чтобы каждый раз играть по-разному. Так что форма для актера — дело спасительное, а не закрепощающее.

Чем отличается замечательный артист от хорошего? Он быстрее присваивает придуманное режиссером. А кого-то нужно и дрессировать, ставить каждый жест. Что ж, надо так надо — главное, чтобы в результате получился хороший спектакль.

— В свое время вы окончили ФМШ. Это была попытка ваших родителей отвести сына от театра?

— Нет, такой задачи у них никогда не было. Скажем так: ФМШ — это мои таланты (улыбается). В моей жизни были еще и спорт, и биология. Но я стал актером...

— ...И вот уже создали свою театральную школу. Зачем?

— Каждый коллектив, достигнув творческой зрелости, испытывает потребность в воспитании кадров себе на смену. Собственная театральная школа, вернее институт — моя давнишняя мечта. Притом, что в жизни я не мечтатель, а делатель: чего не могу, о том не мечтаю... И вот наконец одной мечтой стало меньше — во многом благодаря директору театра «Сатирикон». К слову сказать, впервые в России театральный институт построен именно как театральный институт — по спецпроекту, с аудиториями, сценическими площадками. И я ушел из Школы-студии МХАТ, где преподавал 12 лет и выпустил три актерских курса.

Как известно, в Москве четыре главных театральных вуза: «Щука», «Щепка», РАТИ-ГИТИС и Школа-студия МХАТ. Обычно абитуриенты поступают во все сразу — из расчета, что куда-нибудь да возьмут. За самых талантливых начинается битва титанов. К моему удивлению, на наш первый курс огромный конкурс сохранился до конца набора.

Вступительные испытания у нас проводились не в три, а в пять туров. Не хотелось ошибиться, поэтому были и стихи, и проза, и песни, и этюды, и собеседования...В итоге на актерский курс поступили 30 ребят. Обучение бесплатное: мне нужны талантливые, а не богатые.

Нагрузки традиционно большие. Занятия идут с 9 утра до полдесятого вечера — и так каждый день, кроме воскресенья. Программа рассчитана на 4 года. Как мне кажется, нашим студентам интересно учиться — судя по тому, как они ходят за преподавателями этакой пингвиньей толпой (вытягивает шею и делает распахнутые глаза). Периодически обсуждаем на курсе книги, спектакли, с которыми ребята знакомятся по моей наводке. Я ведь стараюсь много чего смотреть...

— А как выбираете спектакли, на которые решаетесь пойти?

— Сейчас обо всем можно узнать в Интернете. Но я продолжаю доверять испытанному средству — сарафанному радио. Или, попросту говоря, слухам. Статьи о спектаклях в газетах являются скорее дезинформацией, нежели истиной в последней инстанции. Потому что их пишут критики, которых чрезвычайно раздражает успех. Успешный спектакль они считают дешевкой.

— А вы так не считаете?

— Боже упаси! В нашем деле успех просто обязан быть. Если его нет, значит, театр сделал что-то не то. Успех не обязательно проявляется через свист и улюлюканье публики. Звенящая тишина в зале после серьезного спектакля ценится ничуть не меньше шквала аплодисментов и выкриков: «Браво, спасибо, молодцы».

— Наш фестиваль называется Рождественским. А вы верите в чудеса под Новый год?

— Я верю в любые чудеса, во все чудеса сразу! А в декабре очень люблю предвкушение Нового года. Вообще наши фантазии, ожидания моментов счастья волнуют гораздо сильнее, чем это самое долгожданное и наконец-то наступившее счастье. Даже так: где счастье — там и разочарование. Поэтому чудес не надо ждать, в них нужно просто верить.