Секс на панцирной сетке

У него есть якобы страдающая от непонимания и одиночества жена Нина. Еще у него есть якобы нежное существо в виде любовницы Аллочки. Он бегает от одной к другой, попутно заскакивая в койку к трепетной и трепещущей коллеге Варваре. Узнаете старого доброго знакомца Бузыкина? С трудом. У нынешнего горя-плейбоя, в отличие от знаменитого предшественника, все построено на рефлексах и привычках. А его партнерши только изображают любовь, которой тут и не ночевало.

В новосибирском молодежном театре «Глобус» московский режиссер Лариса Александрова поставила «Осенний марафон» по пьесе Александра Володина. Получилась история о том, как в ритмах современной жизни, бессмысленных и беспощадных, человек теряет собственное лицо и становится шестеренкой одного бездушного механизма. Чем быстрее вращаются шестеренки, тем больше они отшлифовываются и становятся похожими друг для друга. Для чего работает механизм, неизвестно.

В сценографии Анастасии Григорьевой все отдает металлическим скрежетом — что подвальные клетки офисов и квартир, откуда не вырваться, негде взять разбег, что металлические секции, которыми обычно огорожены заброшенные пространства. Или забаррикадированы отжившие танцплощадки, где раньше танцевали вальс, а сейчас (из)вращаются в одиночных композициях. Железяки превращаются в панцирную сетку так и не застеленной кровати, на которой Бузыкин с Аллочкой совершают интенсивные телодвижения, после чего симулируют счастливую усталость.

Впрочем, нет. Персонажи спектакля — никакие не шестеренки. Они — вампиры, сосущие друг из друга последние жизненные соки. Каждый предъявляет на другого право собственности, бесцеремонно вторгаясь, врываясь, ввинчиваясь в чужое интимное поле. Каждый пользуется ближним, как вещью, предназначение у которой одно — удовлетворять потребности. Худосочная любовница Аллочка прытко заскакивает к Бузыкину на колени, обвивает его собою, как змея, опутывает вязальными нитками, которые еще чуть-чуть — и превратятся в удавку. Декларирующая тоску по доброте и ласке жена обнимает так, будто собирается придушить. Обе отлично владеют искусством манипуляции. «Мое время истекло?» — говорит одна таким тоном, что хочешь — не хочешь, а останешься. «Я никому не нужна», — проникновенно всхлипывает другая, отчего сразу чувствуешь себя виноватым. Сослуживица Варвара присваивает его профессиональные, а заодно и интимные услуги, а потом открыто ликует, заняв его место, в котором она, одинокая женщина, нуждается гораздо больше. В отсутствие Бузыкина все эти женщины спят с тем, кто подвернется — а как же, от обиды на Бузыкина и не на такое пойдешь.

Какого ж черта они вцепились именно в него? Наверное потому, что безотказен. Бузыкин — вечный должник, отдающий якобы долги только потому, что у него берут. Берут у него хамовато, насильно, против воли, да и нет у него никакой воли. В этой свистопляске у Бузыкина проскальзывают какие-то намеки на творческие порывы, но увы, только намеки. Всю жизнь приходится читать чужие стихи без поэзии и ходить в чужой лес без грибов. Своих стихов нет, свой лес не найден.

Окружение Бузыкина ему под стать. Вокруг — сплошные фрики, прикидывающиеся студентами. С ними у Бузыкина нет вообще никакого контакта, зато молодежь тут как тут, едва Бузыкин попадает в драку. Особенно хороша бесполая особа с косматыми волосами, падкая на уличные новости. С дебиловатым азартом она снимает на айфон любой мало-мальски заметный скандал, и нет у нее в жизни других интересов.

Бегают, бегают, бегают эти недоумки цепочкой, под свою техно-музычку, с наушниками и плеером, по не ими выбранной траектории, увлекают за собой Бузыкина, который хотел бы, да не умеет двигаться против ветра. И вдруг он оказывается отдельно, в центре танцпола, как солист. Человек с пустой коробкой на голове совершает свой индивидуальный судорожно-конвульсивный танец и, кажется, вот-вот рухнет от изнеможения...

Время глубоких отношений прошло. Время пусть неудачных, но любовей, время пусть неплодотворных, но дружб осталось где-то за поворотом. Его сменило время утраченных связей. Между членами социума распределены те же функциональные роли, что и раньше: муж-жена, любовник-любовница, коллеги, соседи, — но действия совершаются механически, как у зомби, а чувства всего лишь обозначаются. Хотим мы того или нет, но схема в глобусовском спектакле нарисована точно. Пусть не картина, а всего лишь схема.

Между фильмом Георгия Данелии и спектаклем Ларисы Александровой лежит пропасть. Пропасть лежит потому, что это произведения о совершенно разных эпохах, на каждом из которых чувствуется ее дуновение. В первом случае это легкое дыхание неосуществленной мечты о гармонии отношений. Во втором — тяжелая одышка от галопа на месте, когда не можешь остановиться, сойти с дистанции и всмотреться в родное лицо. Да и где оно, родное лицо?