Ираида Федорова, «Новая Сибирь»
Питерский режиссер Владимир Гурфинкель любит жену, детей, Петербург, театр, цитировать Маркса и
Шолом-Алейхема, а
еще
— лежать под штангой.
Владимир Гурфинкель, режиссер нового спектакля театра «Глобус», прибыл к нам из Санкт-Петербурга. После премьеры сразу же улетел, Новый год встречал уже далече, но дело его в Новосибирске живет, афиши с названием «Чума на оба ваши дома» расклеены по всему городу, спектакль грозит стать хитом сезона. Как остроумно заметил один знакомый критик, Горина трудно испортить. А Гурфинкель такой целью и не задавался. Горинские пьесы всегда находили «своего» режиссера. В данном случае им стал Владимир Гурфинкель.
— Владимир Львович, проштудировав вашу краткую, но, тем не менее, занимательную биографию, подготовленную коллегами из «Глобуса», я для себя отметила, что вы с Украины. Или, как теперь требуют выражаться новые правила, «из Украины». А где именно прошло ваше детство?
— Всю жизнь разыскиваю карту мира, на которой был бы этот городок, Умань. Он маленький! Находится в Черкасской области, между Киевом и Одессой. В этом городочке есть совершенно чудный парк Софиевка, жемчужина Европы, ландшафтный шедевр, построенный графом Потоцким. Парк — со своей историей, со своим настроением. Я по нему скучаю. В Умани я родился и там же отмучил школу.
— Плохо учились?
— Наоборот! Таково свойство моего ума, что я очень быстро схватываю знания. И потому учиться десять лет мне было невероятно скучно. Я или получал пятерки, или... не получал ничего, потому что сбегал с уроков. Невозможно было слушать в тысячный раз то, что я давно уже впитал. И два института я закончил — тоже с мучениями. Второй институт — так вообще экстерном. Как только такая возможность появилась, сбегать с занятий легально, так я сразу ею воспользовался. Надо ценить время! Жизнь коротка, и столько уже НЕ сделано... И еще предстоит НЕ сделать. Потому во мне жива извечная потребность экономить собственное время, как бы удлиняя себе жизнь.
— А тут еще ужасные журналисты пристают с интервью...
— И не говорите, особенно если учесть, что у меня через час репетиция... Но посидеть здесь, в фойе «Глобуса», отдохнуть, поговорить с вами — так хорошо! Посмотреть в окно опять-таки... (выглядывает в фирменное глобусовское окно-иллюминатор). И увидеть там вашу местную достопримечательность, то место, ради которого стоит жить.
— Что же это? Оперный, наша главная достопримечательность — он вроде в другой стороне; здесь лишь городская магистраль, обычная улица...
— Э, не скажите. А спортивный комплекс «Динамо» напротив «Глобуса»?
— А какое отношение имеете вы к этому славному спортивному комплексу?
— Прямое. Там спортзал. И я туда хожу, чтобы потаскать железо.
— Честно сказать, не встречала пока еще ни одного режиссера, который бы любил лежать под штангой.
— А это еще одно свойство моей натуры. (Прищуривается.) Парадоксальность. Считается, что режиссер — обязательно такой тонкий интеллектуал, говорящий на двух-трех языках, но хиляк, трех килограммов не поднимет. А одно другому не мешает!
— Если я правильно вас поняла, вы, плюс к штанге, еще и полиглот?
— Ну, это слишком громко сказано; полиглот, хотя немножко разговариваю на разных языках. С вами — по-русски. Думаю на идиш. Первый институт заканчивал на украинском языке, украинской мовой владею краще... Кандидатский минимум сдавал по-французски, сейчас это помогает, когда бываю в Париже.
— Это какую же силу воли надо иметь, чтобы тренировать и ум, и тело одновременно!
— Когда-то, относительно рано, я осознал, что при моей профессий воля — необходимое качество. Каким я был? Нежным интеллигентным еврейским мальчиком. Но пришлось!
— Скрипочка и шахматы в детстве?
— Не скрипочка. Виолончель. И шахматы. И до сих пор их уважаю. Все как водится. Но в подростковом периоде что-то начало меняться в характере. И я стал воспитывать в себе волю. Потом это здорово пригодилось! Потому что заставить тысячи людей сделать что-то — это одно, но надо сначала уметь себя заставить. Это другое. И для этого существует во-он то самое место, спортзал. Мне там хорошо. И здесь хорошо, в театре. Пожалуй, даже не вписываюсь в театральные параметры. Не для печати, но вот, можете полюбопытствовать... (подвигает вперед плечо и предлагает пощупать внушительный бицепс, выпирающий из-под ткани пиджака).
— О, почему же не для печати! Театралы нашего города должны знать о таких героях! Да, чувствуются ваши многолетние тренировки, с юности. А в каком возрасте вы поставили ваш первый спектакль?
— В неприличном для режиссера возрасте.
— Поздно?
— Рано! Сейчас мне сорок шесть лет, а я уже двадцать пять лет занимаюсь профессией.
— Первый опыт режиссуры был удачным? И что это был за спектакль?
— Ох! Спектакль, за который стыдно. Но «лишь научившись падать, человек может научиться ходить». Великие слова Маркса.
— В последнее время Маркс не сходит с уст моих собеседников. Стал особо популярным в связи с кризисом.
— Я цитирую не только Маркса. Много чего читаю и, в чем вам уже открылся, с лету запоминаю. И получаю гигантское удовольствие от постижения. Моя профессия, по словам Товстоногова, это соотношение знания и опыта. Знать, понять, почувствовать и потом минимальным количеством движений реализовать — вот к чему надо стремиться. Иногда что-то может сделать и любитель, но он будет нажимать соседние клавиши, беспомощно искать. Профессионал же точно понимает, какой путь надо пройти от и до.
— И знает, каков будет результат?
— Нет, не всегда. «Нам не дано предугадать...» Но этот путь — от того, что ты придумал, до того, что ты сделал, — он должен быть отработан на уровне рефлексов!
— Хорошо, тогда задам такой вопрос... Когда-то здесь же, в этом же интерьере, спрашивала об этом Валерия Фокина. Интересен ваш вариант ответа. Вы можете просчитать успех спектакля? Зрительский? Кассовый?
— А как же! Ну есть же какие-то темы, которые являются дефицитными! Например, искренность является дефицитом. Она сейчас встречается крайне редко. Как в быту, так и на сцене. Люди разучились искренно общаться.
— А с кем предпочитаете общаться вы?
— В выборе между живыми сегодняшними собеседниками и почившими гениями ушедших эпох я выбираю вторых. Мне они значительно интереснее.
— А живые гении на вашем жизненном пути встречались?
— Да, конечно, я встречался с гениями. И с Сергеем Сергеевичем Аверинцевым, и с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, со многими великими мастерами театра.... А также с блестящим ученым, профессором Громцевым, который занимался психологией малых групп. Фантастическая личность! Читал он как-то одну диссертацию и вынес такой вердикт автору: «Кто-то думает, что это отсебятина, а на самом деле — отъевотина!» Это словечко, «отъевотина» — ему принадлежит. Молниеносная реакция, чувство юмора бесподобное... С Громцевым меня свела исследовательская деятельность, связанная с психологией поведения человека. Для режиссера знать подноготную людей просто необходимо. Ресурсы и резервы. И масштаб. Есть огромное число людей, для меня притягательных. Мне интересно за ними наблюдать. На сегодняшний день одна из таких личностей — Гарри Каспаров.
— Мне довелось брать у него интервью. И он тоже был героем полосы «Люди/Мнения» в газете «Новая Сибирь».
— Лестно, очень лестно быть в одном ряду! Выдающаяся личность. Видите ли, наступило время среднего клерка, серого человечка, и когда я вспоминаю таких людей, например, как Борис Николаевич Ельцин, то понимаю, что личности подобного масштаба нам сейчас очень не хватает. Да, были у него свои достоинства — недостатки. Напиться и упасть с моста, прилететь в Германию и пописать под колесо... Но и в этом чувствовался масштаб! Большой русский царь. Меня большие русские цари сильнее интересуют, чем измельчавшие русские клерки. И поступки мне интересны такие: понравилась мужику баба, он положил ее на плечо да унес. И на сцене чтобы так, и в жизни. При тотальном дефиците масштаба, мощности, а также искренности и правды, которые заметны сейчас в жизни, в политике, в СМИ, только на театр и остается уповать. Только на театр! Во время пресловутого кризиса все больше и больше люди будут приходить в театр — за искренностью, за большими личностями, за мощными поступками. Потому — да здравствуют Король Лир, Гамлет и остальные Герои с большой буквы. Мне хочется поставить спектакль «Как закалялась сталь». Я говорю без иронии. Это книга о людях, которые несмотря ни на что добивались своей цели. Пусть цель была призрачной. Нет ничего притягательнее, чем масштаб личности для меня как для режиссера.
— А вы ставите для себя Цели? С большой буквы?
— Да, я ставлю перед собой максимальные задачи, поэтому часто проигрываю. Но и побеждаю! Правда, не хочется об этом распространяться, получается такая изощренная форма самонахваливания. Хотя, по сути, — все, что у меня есть на сегодняшний день, всего я добился сам. Ни наследства, ни протеже у меня никогда не было. Завоевал все, что
имею, как воин! А главное мое достояние — это моя профессия и моя команда.
— А вы творите для себя в большей степени, как многие художники, или для зрителя?
— Процесс творчества требует для меня многих составляющих. Я не могу «писать в стол», я должен делать спектакль. Я — некий аппарат для делания спектаклей. Приспособление для созидания спектаклей. Это я. А для того чтобы их создавать, мне нужны успешные работы, на которые бы реагировали другие люди. И только их заинтересованность во мне приведет к тому, что я опять буду востребован, опять реализован. A создавать произведения театрального искусства для себя — это изощренная форма онанизма. Все мы хотим выходить на поклоны!
— Но был же Сальвадор Дали, который назвал себя «великим мастурбатором» в искусстве?
— Та-да-да-да-да... (чтобы утихомирить интервьюершу, напевает марш. Пауза). Лишь Сальвадору Дали, в его эффектной жизни, позволялось вытворять подобное. Да и то делал он это только затем, чтобы произвести на публику еще больший эффект. Я не верю в самодостаточность творческого акта театрального человека. Я против сценического онанизма! Можно роль сыграть на улице. Или дома. Для себя. Но хочется все-таки на сцене. Для людей. У таких, как я, — публичная натура. Мы — публичные люди! А все остальное — самообман в лучшем случае, в худшем — обман окружающих.
— Чувствуется, вы не только Маркса почитываете. И философов разных тоже. Не так ли? Или вы сам себе Сократ? Кстати, чем-то внешне похожи: тот же профиль и анфас...
— Всем похожи. Кроме Ксантипы. Я бы ее трех дней не выдержал.
— А ваша супруга, кто она, какая?
— Потрясающая женщина, с которой мы уже не один десяток лет. Да вы увидите ее сегодня на премьере, она художник спектакля «Чума на оба ваши дома». Зовут ее Ирэна Ярутис.
— У вас одна жена?
— А жена и может быть только одна. Все остальные, при их наличии, имеют определение: «бывшая», «первая», «вторая» и т. д.
— Знаю, что у вас трое детей. Кто-то их них пошел по вашим стопам?
— Нет, никто из троих, к счастью. Они занимаются живописью, музыкой — и пусть занимаются. Будут где-то рядом с театром. Но не в театре. Они не должны быть носителями фамилии. Фамилия им не должна ни помогать, ни мешать.
— Фамилия у вас, кстати, трудная. Но я ее, наконец, выучила!
— Значит, уже не забудете. В этом прелесть фамилии. Ее не хочется пропустить. Хочется осознать.
— Она что-то означает?
— Да, но это столь горделиво, что боюсь произнести, дабы не упрекнули в нескромности. «Гур» — учитель, а дальше... Ну, в общем, сильно горделиво. У меня еще и имя-отчество такие же, со смыслом: Владей Миром, сын Льва, царя природы. А если сюда еще фамилию блистательную... Дальше уже как-то неудобно жить получается!
— Что для вас Санкт-Петербург? Давно вы там живете?
— Давно. В Санкт-Петербург я приехал учиться. Из Киева, где тоже учился, получал первое высшее образование. В Санкт-Петербурге мне всегда было хорошо, уютно. Меня пригласили в БДТ, я выходил из театра, курил — я тогда еще курил, четыре года назад бросил, опять же, вырабатывая волю, — и засматривался на окна в доме напротив БДТ. И каждый раз думал при этом: «Как красиво!» И как будто видел себя за одним их тех окон. Спустя много лет рассказал об этом своему однокурснику. Встретились, развспоминались: «А ты помнишь? А ты?...» Факт незначительный, казалось бы, окна... А у однокурсника сестра за это время выросла и, как выяснилось, стала риэлтером. Ну что сказать... Теперь эти окна мои! Если хочешь — всего добьешься. Главное — хотеть! И надо всегда хотеть большего, даже фантастического. Господь всегда дает тем, кто жаждет. Когда у человека есть потребность и он кладет на чашу весов все — Господь ему дает. Если не все кладет, есть еще, куда пальчик вставить, то человек терпит фиаско. А так, между строк... Не верю я в открытия, совершаемые с девяти утра до шести вечера. Не верю в современный образ жизни и в то, о чем я уже сказал и что меня страшно раздражает: в психологию клерка, в пластмассовых людей, с позволения сказать «менеджеров». Им все равно, чем или кем руководить! У меня есть один дальний родственник, он занимается бизнесом. Я его спрашиваю: «А что у тебя за компания?» Он отвечает: «Нормальная компания, подо мной 400 человек. Все серьезно». Это меня угнетает. Происходит подмена ценностей. Такие люди — как пластиковые бутылки. В них можно влить что угодно — фашизм, национализм, цинизм, прагматизм... Меня это очень расстраивает.
— А что вас радует?
— Радует, что я вашем театре поставил спектакль. Татьяна Николаевна Людмилина — упорный человек. Она смотрит на карту страны и отслеживает режиссерские успехи и неуспехи. И театр «Глобус» ведет такую жизнь — коллекционера: он коллекционирует хорошие режиссерские работы. Наши переговоры начались пять лет назад, но было то недосуг, то мы не совпадали по срокам, по тематизму... А тут Татьяна Николаевна позвонила и с такой элегантной категоричностью заявила: «Или мы с вами сейчас договариваемся, или я вычеркиваю ваше имя из своей записной книжки». (Смеется.) Я подумал, как-то жалко выбывать из списка «Глобуса», если здесь были и Черняков, и Фокин, и много кто еще! Попасть сюда лестно. Несправедливо, если так и не встретимся: я и театр «Глобус». Ведь, как говаривал великий Шолом-Алейхем: «Счастье идет нам навстречу. Мы в одну строну, а оно — в другую». Иногда сходишь с ума, когда на один период тебя приглашают сразу в три места. Но, наконец, мы совпали! А тут еще и главным режиссером театра стал Алексей Михайлович Крикливый. Это тоже важный аргумент «за». Мы встречались в Красноярске, а он там же учился актерскому мастерству. Очень давно знаю этого режиссера. И, несмотря на то, что между нами разница в возрасте лет в десять-двенадцать — я-то никогда не был молодым режиссером, я сразу стал монстром (улыбаясь), — мы хорошо понимаем друг друга. И я сейчас им просто любуюсь, потому что, к счастью, ушло время крикливых режиссеров и пришло время тишайших. Алексей Крикливый — тихий интеллигентный, очень цельный, постоянно растущий режиссер. И это так радует! А вы спрашиваете, что меня радует... А еще радует, даже веселит, когда мои студенты видят меня вот в таком образе (достает мобильник и показывает снимок): Гурфинкель в коже, с дредами на голове, стянутой банданой, рассекает по Питеру на мощном байке. И вслед за мной несется возглас: «Не может быть! Наш Владимир Львович?!» Но я его, естественно, не слышу, мотор ревет, я лечу и чувствую себя... в своем седле!