Марина Вержбицкая, «Новая Сибирь»
«Воскресные посиделки» открыли сезон встречей с заслуженной артисткой России Тамарой Кочержинской
«Воскресные посиделки» — встречи артистов со зрителями в кассовом зале театра — добрая и без сомнения самая душевная традиция современного «Глобуса». Первой героиней нового сезона стала Тамара Кочержинская, заслуженная артистка России, прима старшего артистического поколения, недавно отметившая 45-летие творческой деятельности на сцене новосибирского молодежного. Более 60 ролей в прошлом и плотный репетиционный график в настоящем. Обаятельная и бескомпромиссная, откровенная и бесстрашная, эксцентричная и лиричная, готовая к честному разговору:
— Скажу прямо. Пока я стояла там, за кулисами, я открывала и смотрела бумажки с вопросами. Кое-какие. Должна сказать, что там лежат вопросы, которые провоцируют на абсолютно искренний ответ. Будет ли он интересен — это дело другое, но он будет такой, какой он есть. А смысла в другом ответе я не вижу. Ну, просто не вижу. Это же не спектакль где что-то такое нужно или не нужно. Это — разговор, который должен волновать и вас, и меня. Иного смысла я не вижу.
— Вокруг вас в театре всегда много молодежи. Молодые артисты тянутся к вам, испытывают потребность в общении с вами, а чем для вас ценна эта связь поколений?
— Молодые люди в театре — это чудо. Люди они веселые, остроумные, желающие, жаждущие. У них вся жизнь впереди. Театр для них является хорошей школы, помимо базовой. Молодые люди здесь получают такое! Но грань между мастерством, возрастом, не нужными совершенно котурнами, я считаю, надо стирать. И нужно быть с ними в родственных отношениях. Я даже не говорю в дружеских — ну, мое такое чувство. И они отвечают на это чувство. И мы с ними совершенно ДРУ-ГИ. Мы други — понимаете?! Их проблемы, заботы меня волнуют. Я их об этом часто спрашиваю. И они искренне мне отвечают. Они просто замечательные! Я клянусь вам. Я не знаю, как сложится их судьба дальше, как они будут развиваться, расти. Я не даю этому оценку. Но с человеком, которому я что-то отдала из личного опыта своих ошибок и достижений, я никогда не разрываю связи. Я не думаю о том, почему он не пишет. Я пишу сама. Потому что он — мой человек. Потому что мы с ним уже связаны. В театре есть не мои ученики, есть мои ученики, но все они в итоге становятся. Отсюда и взаимная любовь. Надеюсь.
— Как старший товарищ вы мягки и добры, а как педагог вы авторитарны?
— Раньше, двадцать лет назад, я была Бабой-ягой, но все мои ученики все равно стали моими друзьями. Потому что я не вру людям. Я с ними не лукавлю. Если артист молодец, то молодец. А если не молодец, то не молодец. Но с годами я стала все мягче относиться к своим ученикам. С последним выпуском вообще не была Бабой-ягой. И когда я об этом рассказала тем своим первым ученикам, они замахали руками: что вы, что вы, надо только Бабой-ягой! Потому что дружеское отношение их, молодых и несколько нетвердо стоящих на ногах, размягчает. Нужно соблюдать баланс. Понимаете, молодые люди, которые приходят в театральный институт, вообще не имеют представления о том, что это такое. Вот пришел ты, поступил, тебя выбрали, а что это такое — до них в принципе не доходит. Они постигают это потом, к последнему курсу. Иногда и позже. Вот один человек, которого я даже не помню, недавно мне написал о том, что прошло двадцать с лишним лет, и только сейчас он осознал и оценил то, чему я его научила. Я думаю: «Ого, ничего себе, через двадцать лет!» Хорошо это или плохо? Не знаю.
— А вы помните тот момент, когда вам самой захотелось стать актрисой?
— С самого раннего детства. Как только приходили гости, я ставила стул, залезала на него и читала стихи. Два стихотворения: «Дубовый листок оторвался от ветки родимой» и «Песнь о вещем Олеге». Вот Лермонтова читала и строго в определенный момент начинала плакать — от жалости. Но признать это не могла и жаловалась — тут болит, там болит. И меня все время таскали по врачам. И потом я знала, что у меня двоюродная бабушка была актрисой. Может быть, это обстоятельство тоже повлияло.
— Как сложились ваши отношения с главным режиссером театра «Глобус»?
— Актер — второе лицо в театре. Главное — все-таки режиссер. Как он захочет тебя повести, так и поведет. Бывают режиссеры-диктаторы, которые напридумывают что-то и требуют от тебя. И им не важно, можешь ты или не можешь, готов или не готов. Наш режиссер другой. Я люблю Алексея Михайловича. Говорю это совершенно искренне. Он умеет каким-то образом создать такую ситуацию, в которой каждый обретает самое дорогое, самое ценное, что может быть в нашей работе, нелегкой, поверьте мне. Обретает какую-то свободу и может проявить себя как соавтор спектакля. Алексей Михайлович сначала дает такую возможность, а потом только тебя корректирует, корректирует. Очень люблю с ним работать. Считаю, что для актеров, которые понимают Алексея Михайловича, работа с ним — это подарок!
— Для многих артистов театр — второй дом. А что для вас театр?
— Что значит второй дом, когда ты сорок лет приходишь сюда каждый день и пропадаешь здесь с утра до ночи? Тут нет границ. Особенно театр воспринимается домом, когда ты играешь спектакли и занят в репертуаре. Это для всех так. Есть актеры, которые от незанятости себя неловко чувствуют. Вроде заходишь в свой дом, но вроде как извиняясь, как будто ты наполовину выписан из этого дома. Это я резко сейчас сказала, но актер, как ни странно, на самом деле хочет в этом втором доме размышлять, мучиться, страдать. Все время! И если хоть какая-то пауза, он уже начинает метаться. В других профессиях, мне кажется, не так: ну, не занят и не занят, и слава богу! А здесь очень мучительно.
— Тогда как избежать этих пауз?
— А как их избежишь? Никак. Так складывается репертуар, так складываются обстоятельства. Вот как жить в этих паузах — другой вопрос. Я придумываю себе в этих паузах занятия. Ну, например, начинаю работать над каким-то прозаическим произведением. Получается, правда, иногда невостребованно, с издержками для своего здоровья, зато это — работа. Помимо театра у меня всегда была работа в театральном институте и в театре оперетты, мастер-классы в Новосибирске и других городах.
— А уйти из театра навсегда никогда не возникало желания?
— Тяжки паузы, но сказать «пошло это все» — нет, не было у меня такого. Было другое. Однажды случилась неприятная коллизия — со мной не подписали контракт на следующий сезон. И я тогда подумала, а что у меня есть кроме театра? Куда же мне деваться? Потом в середине лета или ближе к осени мне позвонили и сказали: «Возвращайтесь на любых условиях». Но в тот момент, когда твои окна выходят на театр, — хоть квартиру меняй, так невыносимо. Как будто от тебя какую-то часть отрезают, и ты это должен созерцать. Просто невозможно. Были такие моменты, да, но, главное, театр дает возможность постичь такие моменты, которые невозможно постичь в обычной жизни. Я даже своим ребятам всегда говорила: театр — это такая организация, которая могла бы не существовать, если бы не открывались взлеты куда-то. Если за всю жизнь эти секунды взлетов сложить, может быть, получится только минута. Но она же была! Она же есть! У каждого есть — у режиссеров, у актеров. Маленьких, больших, звездных. Все ради этих моментов взлета.
— Как вы готовитесь к роли?
— У каждого актера своя система. Одному нужно сосредоточиться; другому, наоборот, не надо. Сегодня играем один спектакль, завтра — другой, послезавтра — третий. А что тут такого? Это профессия. В театре готовиться к спектаклю легко. Если же я нахожусь в другом месте, то думаю об издержках процесса. Мучительно восстанавливаю цепочку — что за чем следует, чтобы не пропустить ни одно из звеньев. И тогда я, конечно, концентрируюсь. Главное перед этим не заниматься болтологией — болтология всегда выходит боком. Иногда лучше перед выходом немного отвлечься и уже быстро сконцентрироваться на сцене. Что с тобой такое начинает происходить на сцене? Из повторенного, пройденного вдруг начинает рождаться новое. И это новое на тебя как-то хитро влияет. И ты этому влиянию радуешься. Возникает очень любопытный параллельный процесс: помимо схемы появляется другая жизнь. Это и есть тайна профессии, когда через зафиксированные моменты из зоны импровизации вдруг начинает проступать нечто неожиданное. Как такой ход возник, почему он повлек такие чувства и такие повороты событий, не выскакивая из общей структуры? Это та тайна, которая никогда не позволяет твоему второму дому ветшать и стареть. Это те звездочки, которые не разгадать.
— У вас есть хобби, занятие, которое заполняет вашу жизнь вне театра?
— Хобби у меня как такового нет. Есть вещи, которые отвлекают меня от реальной жизни, но я не хочу о них говорить. Но я не выпиваю, нет. Курить бросила очень давно. Есть люди, с которыми мне очень приятно встречаться, сидеть. Часто приезжают мои бывшие ученики из Москвы, из заграницы. Мы с ними встречаемся, разговариваем. Это очень приятно. И с коллегами разговариваем, когда есть о чем поговорить. Иногда разговор выходит о высоком, а иногда, как по Гоголю: «Ой, какой веселенький ситчик». Сразу же думаешь: вот автор на все времена.
— Какие чувства вы испытываете после спектакля? Легко ли вы выходите из роли?
— Наша профессия заставляет включаться и выключаться в нужный момент. После спектакля ты можешь быть уставшим, можешь быть неудовлетворенным от того, что тебе что-то не поддалось, можешь испытывать радость, если самое сложное тебе вдруг оказалось по плечу, но выключение происходит сразу же. Если же ты впал в роль и не выпадаешь, это уже не профессия, а болезнь. Но в тот момент, когда ты находишься на сцене, самое идеальное — это когда твое совпадает с персонажем, когда ты проживаешь его жизнь, а не лукавишь. Нет такого: это я, это не я. Все это происходит с тобой, и все это ты способен пережить и «вылечить». Я так понимаю. И мне кажется, когда артисты реально умирают на сцене, то умирают от физического недуга, который присутствует в актере и его перебарывает, а не от того, что он так вошел в роль. Это наложение физического недуга на самоотверженность. Актеры очень самоотверженные люди. Сорок температура — идут играть, редко когда отказываются. Спина болит, стреляет, дохнуть не можешь, — все равно идешь, потому что ты не один, ты в коллективе, с тобой все повязаны. Актеры — люди, которые жертвуют своим здоровьем, но всем при этом на их здоровье начхать. Убыло от тебя, не убыло, ты делаешь свое дело — и все. Раньше быть актером было как-то почетно, сейчас реагируют только на звезд. Сейчас больше в чести бизнес. Миром правит золотой телец. Но когда ты видишь, как зрительный зал встает, как зрительный зал аплодирует коллективу, благодарит, тогда возникает чувство взаимного уважения к своей профессии. Мы находимся в единой благодарности друг к другу и уходим из зала с хорошим чувством.
