Елена Климова, «Страстной бульвар, 10»
Новосибирский академический молодежный театр «Глобус»
— не
экстремал, но
джентльмен. Он
не
боится рисковать, но
не
допускает крайностей
— ни
театрального шока, ни
стопроцентно массового зрелища. Джентльмен может одеться просто, может празднично, но
никогда
— безвкусно. Три премьеры первой половины сезона можно счесть большей или меньшей удачей
— в
зависимости от
того, чего вы
сегодня ждете от
театра. Ну
а
если отказаться от
спортивного подхода к
искусству, то
о
каждой можно сказать много хорошего
— и
об
актерских работах, и
о
высоко установленной планке режиссерского замысла. И
о
превратностях любви, о
которой речь во
всех спектаклях. Молодежный ведь театр, куда
же от
нее денешься?..
Действие «Королевы красоты» М. Макдонаха (режиссер Анна Зиновьева) не вырвется на волю. Сцена огорожена светлыми досками — это центральная комната дома на холме, здесь проводит последние дни старая Мэг Фолан (Людмила Трошина), здесь заколочены мечты и надежды ее дочери Морин (Елена Ивакина), сюда изредка врывается Рей (Никита Сарычев), брат несостоявшегося жениха Морин Пато, с вестями из внешнего мира. Рей иногда говорит о том, как хороша природа окрест, но мы ее не увидим. Наш взгляд постоянно будет упираться в дощатые стены и в двери, которые без конца хлопают, но не приоткрываются. Под потолком на жердочках расселись толстые бутафорские куры. Отсюда никому не суждено улететь. Что ж, будем кудахтать и хлопать крыльями. Этим, собственно, и заняты герои спектакля.
Вообще-то на сцене все маленькое, беленькое, чистенькое. Буфетный шкаф, который то мать, то дочь лихо передвигают, демонстрируя, что они в полном смысле слова умеют поставить на своем, тоже белый и аккуратный (художник Евгений Лемешонок). Стерильность обстановки не нарушают даже выходки старой Мэг, которая то плюется чаем, то разбрасывает по комнате кашу, а то, прости господи, плещет на пол содержимое ночного горшка. Все эти субстанции заменяет крупа или птичий корм. Может, мы в самом деле не в доме, а в курятнике? И кто тогда из присутствующих сошел с ума? Морин, которая успела побывать в психушке, когда уезжала на заработки в Англию? Мэг, у которой цепкий острый взгляд и телесная собранность то и дело сменяются убедительно показанным старческим слабоумием? Или Рей, с его молодостью, энергией, желанием во что бы то ни стало уехать? Рей, устраивающий захватывающие представления «грабитель в доме старухи», наивный и агрессивный, готовый легко переступить через моральные препоны? С его несокрушимым обаянием и полным отсутствием сочувствия к чужой печали, к чужой смерти?
Никита Сарычев, выпускник НГТИ 2008 года, персонажа, связующего центральных героев, превращает в символ того мира, откуда все, кроме Мэг, мечтают удрать. Он лишен рефлексии, он принимает эту жизнь звериным инстинктом молодого существа. И поступает по ее законам.
Коричневый комбинезон Морин и такой же берет, скрывающий волосы, уродуют ее достаточно, чтобы вкупе с солдатскими манерами лишить вечной женственности героинь Е. Ивакиной. Морин размашиста, резка, ее взгляд жесток и тверд... Только иногда, пару раз, что-то душевное проскальзывает между матерью и дочерью, но это не из сегодняшней жизни, возможно, из детства Морин. А здесь и сейчас — игра на выживание. Темп, азарт и острота игры наполняют действие смыслом.
В первом действии в сражении явно лидирует Мэг — Людмила Трошина. По комнате в отсутствие дочери она передвигается на диво резво, и Морин ловко доводит до исступления, до отчаяния, до грани, за которой противостояние становится опасным, — и тут же гасит воинственный взгляд, становится послушной и кроткой... А после небольшой передышки вновь начинает сражение. На Мэг серая хламида, мало похожая на женский наряд. Она без конца мелко двигается, хлопочет лицом, чего-то постоянно просит-требует. Мэг жалка, невыносима... и так несчастна. В одно мгновение сочувствие к ней сменяется неприятием, чтобы снова обернуться сочувствием.
Морин откровенно агрессивна, хотя поначалу не слишком верит в свои угрозы, примеряется к ним, пробует на язык. Акцент на безумии Морин заставляет задаваться вопросом: эта история — из жизни людей, нуждающихся в помощи психиатра, или рассказ о современном мире, где безумие сплелось с нормой так, что не отодрать?
Явился Пато, ухажер двадцатилетней давности, Морин переоделась в маленькое черное платье и оказалась хороша — недаром когда-то ее звали королевой красоты. В исполнении Павла Харина Пато — самый однозначный из всех героев. Неловкий, с деревянными движениями и простодушной улыбкой, он реагирует на все так, как должен реагировать нормальный человек с обыкновенными представлениями о добре и зле.
Во втором действии Мэг, понявшая, что дочь по-прежнему девственна и значит — осталась с ней, гладит ее по головке, как свою собственность, но отчего-то испытывает судьбу, торжествующе сообщая, что знает правду. В довольно ровном, хотя внутренне энергичном течении спектакля наступает перелом.
Левая рука Мэг все время красовалась в рваной алой перчатке. Это — ожог, который случился, когда, по версии Мэг, Морин облила ее руку кипящим маслом. Теперь Морин на самом деле раскаляет сковородку, а Мэг натягивает на лицо такую же алую маску и мычит из-под нее, ползая в ногах дочери. А через несколько мгновений она превращается в тряпичную куклу в рост, жутко похожую на Мэг. Морин вытряхивает куклу из кресла на пол — она сделала то, что собиралась. Но Пато уже недостижим. И Морин в маленьком черном платье садится в кресло матери, горбит спину и не своим, капризным тоном Мэг просит Рея дать ей воды. Круг замкнулся. Никто никуда не улетел.
К заметкам о спектакле «Циники» Алексея Песегова очень хочется придумать изысканный заголовок. Вроде «Раба любви» или «В этом платье шумящем муаровом». Или уж «Роман старинный, отменно длинный, длинный, длинный».
По ходу действия я понимала спектакль и даже успевала его анализировать, но оставалась почти полностью равнодушной, спокойной. Конечно, я наслаждалась текстом забытого романа Анатолия Мариенгофа, а картинки из времени, которое меня неизменно волнует, побуждали думать об истории моей семьи, в которой именно в те годы родился сюжет не менее роковой и захватывающий. Я, разумеется, любовалась огненно-фарфоровой Ольгой в исполнении Анны Михайленко. Не знаю доподлинно, как вели себя, как говорили, улыбались, протягивали руку для поцелуя юные дамы тех лет. Готова предположить в манерах Ольги, в ее необыкновенном кукольном тембре голоса ироничную стилизацию. Здесь-то и вспомнились строки про утонченную женщину, шумящие платья и олуненные аллеи. Ну, пусть стилизация, пусть игра, пусть временами чрезмерная... Но каждая мизансцена с ее участием — упоительно красива! А мизансцены сменяются медленно, словно тянется нить воспоминаний. И даже красные отряды миражом проходят через темную сцену в мареве багрового света. Только Комиссар (Евгений Важенин), которого так и тянет назвать «товарищем Швондером», время от времени разрушал общую меланхолию демонстрацией бодрости победившего пролетариата.
Словно прозрачная стена, не пропускающая эмоции, проходила между мною и сценой. Большой, пустой, темной сценой, где луч выхватывал героев, оставляя окружающее тонуть во мраке. Ну да, ведь это все — далекое прошлое. К нему возвращается в своих воспоминаниях постаревший Владимир (Евгений Калашник). Он почти все время на сцене, комментирует действие, произнося вслух текст романа. Именно так — читая текст. Длинные волосы, светлая кофта — чуть богемный и в общем вполне профессорский облик. В спокойном течении спектакля такой Владимир — да, уместен. Уже одной своей судьбой и произошедшей с ним метаморфозой он удивителен и интересен. Но в этом персонаже хочется предположить тайну, притягивающую воображение.
Юный Владимир (Алексей Кучинский) одет просто в черный костюм, ему по воле режиссера не даровано поразить нас привычками эстетского века. И перед ним — самая трудная задача. Играть любовь — такую странную, муторную, мучительную, сотканную из противоречий — и все это на фоне звучащей во все ключевые моменты знаменитой арии Надира («Ловцы жемчуга»), да еще сопровождая демонстрацию отчаяния оперным жестом руки.
Грандиозное музыкальное оформление компенсировалось лаконизмом света и сценографии (символы перепутья — три пересекающиеся железнодорожные ветки, большая царственная кровать, стол, шкаф с книгами, тумбочка). Ощущение, что на сцене показывают «живые картины» — любимое развлечение «дофотографической» эпохи, иногда сменялось-таки причастностью к действию. Несчастный брат Владимира особист Сергей (Дмитрий Шульга), с его изуродованной щекой, контузией и оголтелой улыбкой, заставлял сопереживать. Я верила ему не во все минуты действия. Но во взрыв его горестных эмоций, когда беспомощный незаряженный револьвер дрожал, нацеленный в лоб Докучаеву (Юрий Буслаев), будущему любовнику Ольги, верила больше, чем иным страданиям главных героев.
Впрочем, в финале спектакль ожил. Возможно, потому что Владимиру наконец довелось действовать, а прежде чувства ускользали за прекрасными словами, которых оказывалось так много!.. Алексей Песегов обещал, что зрители станут плакать. Слез я не видела, но Владимир, после бешеной гонки подхвативший на руки уже почти безжизненную Ольгу... «Я клянусь, что это любовь была».
Все? Не тут-то было! Спектакль начал овладевать мною позже. Началось с музыки. Я слышала ее в себе, а вместе с музыкой приходило ощущение, что я по-прежнему наблюдаю эту обреченную историю. Герои выплывали из темноты, и сценический луч, как луч воспоминаний, высвечивал Ольгу в ее невыносимом великолепии и окружавших ее мужчин, равно, хоть и по-разному несвободных и несчастливых. И вспоминался уже не Северянин, а Блок: «Что бы ни сделал человек в России, его всегда в первую очередь жалко». Может, и в самом деле, о любви надо говорить именно так — с почтительного расстояния, не приближаясь?
Мне нравится праздник театра, органически присущий пьесам Григория Горина. Душа иной раз просит искусства простого, понятного, незамысловатого и — обнадеживающего.
«Чуму на оба ваши дома», продолжение «Ромео и Джульетты», поставил к Новому году режиссер Владимир Гурфинкель. Спектакль многолюдный, танцевально-музыкальный, громкий, зрелищный. Художник Ирэна Ярутис придумала для очень большой сцены, в пространствах которой актеры почти всегда выглядят маленькими и неприкаянными, грандиозный передвижной конструктор: фрагменты зданий с арками и дверями, уходящие ввысь, в темноту. По ходу действия они с легкостью превращаются то в дворцы, то в монастырь, то окружают городскую площадь, то оборачиваются «театром в театре». Ну а дорожки из грохочущих при каждом шаге листов металла добавляют, когда надо, вескости поступкам и словам героев: достаточно топнуть или ударить в пол кулаком в момент гнева или клятвы в верности.
Отдельно о костюмах. Цвета меди или бронзы — у всех Капулетти, серебристо-стальные — у Монтекки и сияющие, светлого золота — у Герцога и свиты. Они бросают на сцену отблески славы и власти, украшают и защищают. Плащ, выполненный искуснейшим лоскутным шитьем, гнет к земле синьору Капулетти, как страшный груз, который ей довелось нести, шипастый головной убор вокруг выбеленного лица договаривает остальное, а «стальная» накидка синьора Монтекки, главы семьи интеллектуалов и интриганов, выглядит сурово, но изысканно. И только у Розалины — легкое платье в талию. На диво хороши и все жители Вероны.
Язык тела стал полноправным языком спектакля (хореограф Татьяна Безменова). Резко выброшенная вперед рука с напряженной ладонью — вот вам и кинжал или шпага. Замершая в профиль к залу героиня, руки опущены крест-накрест — вот вам воплощение кротости, даром, что за мгновение до этого синьора дралась, как фурия, и была растрепана и злобна. Однако энергия танцев и песен не прорывалась к публике. Филигранно выточенная оправа спектакля осталась только красивой рамкой. Возможно, она оживет со временем...
Клубы дыма по бокам сцены. Нервничающий Герцог (Илья Паньков), который хотел только покоя — для себя и Вероны, и потому велел враждующим семьям сыграть свадьбу. С этого все и началось...
Позвольте представить персонажей. Синьор Монтекки (Павел Харин) на первый взгляд прост и бесхребетен. Говорит монотонно, смотрит невыразительно, приказания отдает, почти не повышая голоса. Однако постепенно проступают подлинные свойства его личности: скрытный и трусоватый, он властен, хитер и безжалостен. Так он любит синьору Капулетти? Или не способен любить, а всего только мстит за свое давнее малодушие?
Тот же замес, но другой лепки — племянник Монтекки Бенволио (Денис Малютин). Тоже хитер и умен, он умело расставляет сети. Тайные помыслы его, пожалуй, посложнее, чем у дяди. Слово «честь» ему вовсе не знакомо, напротив — он льстив, и подл, и готов ударить кинжалом безоружного. Малютин обнаруживает постепенную деформацию его души. Вот Бенволио — подобострастный слуга, ни лишнего жеста, ни дерзкого взгляда. Вот он — наглец и провокатор, резок в движениях, отрывист в речах. А вот он уже и глава семьи, торжествующий и раздавленный одновременно, ибо, получив власть, не победил Антонио. И Бенволио вопит и захлебывается в злобе и отчаянии.
Синьора Капулетти в исполнении Ольги Цинк виртуозно оправдывает подаренную ей хореографом нечеловеческую пластику. Она не ходит — то почти ползет на полусогнутых, извивается, кружит — сейчас она змея. А сейчас — хищная птица. Лицо почти лишено мимики. Только пылают густо подведенные черным глаза. Воздух вокруг нее потрескивает от грозовых разрядов. Страсти раздирают ее несчастное тело, о душе не будем. Она молча кулем валится на могилу Джульетты. А поднявшись — кружит вокруг Розины, словно оплетает ее липкой паутиной, и толкает затем к неизбежному замужеству. Она любит Монтекки? Нет, скорее использует. И мстит за неразделенную когда-то любовь. Синьора Капулетти холодна. Ольга Цинк вызвала к жизни существо могучее и ужасное... Цельная, блестящая работа, пища для ума, повод для любования. Украшение спектакля.
Наконец — влюбленная пара. Беременная племянница Капулетти Розалина — Ирина Камынина — смешная, порывистая, нелепая, искренняя, совсем не героиня, и умна, кажется, не очень. Актриса в этой роли не так красива, как всегда. Вначале. Потом, став матерью, она обретет и твердость духа, и красоту, и мудрость, чтобы все это в одном порыве бросить к ногам любимого. Пафос смягчается юмором. Эту Розалину невозможно не любить, вот и Герцог, сватая ее за другого, кажется, тоже не прочь бы... В каждом ее поступке — решение не ума, но сердца. Я бы назвала эту работу лучшей ролью Ирины Камыниной.
Ее «хромого и косого» суженого Антонио играет Артур Симонян. Герой не юн, каким должен быть по пьесе. Но и потрепанный в любовных битвах, он по-прежнему — красавец мужчина. Упоминание изъянов Антонио, из-за которых выбор жениха для свадьбы-сделки пал на него, звучит несколько странно. Понятно, что бедняжке Розалине повезло. Романтический повеса похож на всех неположительных, но обаятельных персонажей, которые оказываются в конце концов подлинными героями. И Антонио, конечно, тоже окажется. Но прежде станет забавным и трогательным, подлинно великодушным и одновременно — комичным. Смущение на физиономии видавшего виды ловеласа — это, доложу вам, картинка. Антонио великолепно беззащитен в сцене покушения, прекрасно свободен в финале.
Позвольте, мы забыли о брате Лоренцо (Александр Варавин) — ну, о том самом, из трагедии Шекспира, он-то и рассказывает нам эту историю. А иногда участвует в ней, со всей возможной страстностью, дозволенной летописцу. У Лоренцо много слов и почти нет поступков. Ему как рассказчику настолько доверяешь, что даже финальное обращение Лоренцо в актеры удивляет не слишком: надо — значит надо. Хотя вот ведь какая штука — Лоренцо с облегчением скидывает одежду монаха, и вместе с тем угасает накал противостояния чувства и долга, бушующий в его душе, и во всей Вероне, и — в спектакле. Вот тут-то сказочке конец. Жаль, между прочим. Хотя... Лоренцо виднее.
