Ирина Ульянина, «Коммерсантъ»
Сегодня новосибирский театр «Глобус» представит на
малой сцене премьеру спектакля по
повести «Моя Марусечка» Александры Васильевой. Корреспондент «Ъ» ИРИНА УЛЬЯНИНА, посетившая вчера первый публичный показ, испытала те
же чувства, что и
на
поминках во
время прощания с
близким и
очень хорошим человеком. Только в
спектакле, поставленном московским режиссером Мариной Брусникиной, светло помянули целое поколение
— уходящую натуру провинциальных россиян, живших и
страдавших при «застое».
Меня покоробило, когда одна дама после спектакля спросила: «Ну как, тебе понравилось?» Нравится или не нравится — совершенно неподходящие категории для оценки этой постановки. «Моя Марусечка» не может нравиться, поскольку требует серьезнейшей душевной работы, доводит до понимания того, что «жизнь — это место, где жить нельзя», но не радоваться ей, не любить — грешно и глупо.
Спектакль начинается абсолютно незрелищно, неувлекательно — со смакования бытовых подробностей, о которых рассказывают мужчины и женщины, выхватывая другу друга нить повествования. Сейчас люди так уже не общаются, им некогда фиксировать внимание на мелочах и недосуг задумываться над поведением соседей и поступками детей. Более того, никто, в отличие от героини повести Оли, давно не считает, что «растит детей для Родины».
Я начинала смотреть спектакль с некоторым раздражением, автоматически отмечая актерские погрешности — главным образом проблемы с речью и дикцией, а также сценодвижением, характерные для многих участников спектакля. Совершенно не прочитывалось художественное оформление Екатерины Кузнецовой. К чему все эти разноуровневые подиумы или постаменты, крытые голыми досками, зачем под ногами у актеров катаются разнокалиберные, гладкие, отливающие серебром шарики? И блеклость костюмов — простеньких ситцевых платьев, неярких платочков, поношенных пиджаков и пальто (художник но костюмам Екатерина Муратова) — казалась нарочито убогой, но вскоре это впечатление не просто сгладилось, а совершенно растворилось. Странный, настоянный на подсознательных реакциях, густо замешанный на простонародных словечках, текст Васильевой начал работать, казалось, сам по себе, стоили смыслом.
Режиссер Марина Брусникина нашла не просто оправданную, а предельно выразительную, пожалуй, единственно возможную форму. Марусечку — 60-летнюю уборщицу рыбного отдела гастронома, которая не способна ни украсть, ни покараулить, а умеет лишь смиренно нести своп тяжкий жизненный крест, играют пятеро актрис. Ну, разве что Ирина Нахаева, исполняющая роль матери десятерых детей настолько органично, что несет образ, как родную кожу, в меньшей степени причастна к Марусечке. В ней есть хоть какая-то непримиримость, она ценит порядок, неусыпно гоняя «сыкунов». И наставляет Марию Христофоровну, которую все зовут Марусечкой, не раздаривать флоксы и морковку, выросшие в огороде, а продавать их куда угодно (не на что сыну в тюрьму посылку собрать?!). А Марусечка совсем не ропщет, лишь сердце ее непрерывно болит от жалости к единственному ребенку, который в заключении, поди и вкус какао с молоком позабыл.
Хлеб насущный — сквозной образ спектакля и повести. Персонажи вкусно говорят о самой простой оде — хлебе, смазанном топленым салом, селедке, жареной картошке, засохшей брынзе. Еда для них — главное земное удовольствие и даже его символ. А Марусечка — собирательный образ. В ней соединились утонченная красота и изящество актрисы Галины Яськовой, мягкая женственность Тамары Седельниковой, сексапильность и волевой стержень Светланы Прутис. Но чаще всего у нее заплаканное, измученное и доброе лицо Людмилы Трошпной — заслуженная артистка России ближе всех подошла к Марусечке. Одной из самых пронзительных сцен премьерного спектакля стал ее монолог в лодке, наполовину заполненной всхлипывающей, текучей как время, полон. Героиня пришла к могилам матери и Дуси, выкормившей ее сына Митю, на кладбище, затопленное искусственным озером. И двигало ею не желание исповедаться или пожаловаться, а святой материнский порыв оправдать, обелить несчастного сыночка. В этой сцене столько правды — и искусства, и жизни, что ради нее одной стоило ставить спектакль.
Образ Марусечки явился и собирательным женским образом, в котором соединились типичные, но раздробленные на частности, а потому особенно узнаваемые приметы россиянки: она и красива, и смешлива, и отзывчива, а еще недолюблена, наработана, изнурена. Народные песни, использованные в постановке (музыкальное оформление осуществила Алена Хованская), обыгранные в массовых сценах, очень точно дополняют и расширяют пространство своеобразного текста. «Ей так хочется нежной ласки, ну а ласки — только в сказке».
В финале «марусечки» и разноликие мужчины, поминая Марию Христофоровну, пускают сверкающие, разнокалиберные шары на водную гладь, заключенную в лодку Харона. И застывают на мгновение, глядя в зал как в объектив фотокамеры, отпечатываясь коллективным портретом поколения. И нельзя утверждать однозначно, что оно — уходящая натура. Причастность к нему определяется мерой человеческого в каждом из нас.
