Марина Вержбицкая, «Новая Сибирь»
Московский хореограф Олег Глушков не
любит раскрывать метафоры и
перегружать драматический спектакль танцами.
Анонс премьерного спектакля на большой сцене театра «Глобус» обещает не просто комедию А. Н. Островского «Лес», но и «настоящий „театр в театре“, где герои плетут интриги, лукавят и сами попадаются на удочку мошенников, обольщают и обольщаются, влюбляются и строят козни возлюбленным. Но благородные комедианты — Счастливцев и Несчастливцев — выпутаются из самых сложных хитросплетений и помогут любящим сердцам соединиться». Соединить в одном сценическом пространстве драматический и пластический рисунок спектакля постановочной команде помог известный столичный хореограф Олег Глушков.
Олег Глушков — выпускник и преподаватель РАТИ (ГИТИС), покоривший Москву своей неиссякаемой фантазией, оригинальным художественным мышлением и неповторимым принципом построения пластической драматургии спектакля. Преподает сценическое движение на курсах МаркаЗахарова, СергеяЖеновача, АлександраЗбруева, ЛеонидаХейфеца и ОлегаКудряшова, ставит спектакли на ведущих подмостках российских культурных столиц, Вильнюса, Таллина и Варшавы, востребован на телевидении и в кино (одна из наиболее ярких балетмейстерских работ в фильме-мюзикле Валерия Тодоровского «Стиляги»).
— Вы начинали как артист балета в Омском музыкальном театре, а затем переключились на постановку хореографии в драматических спектаклях. Как вы увлеклись этим видом деятельности?
— Артистом балета меня можно было назвать условно. Я работал артистом балета в Омске, но не заканчивал хореографического училища. А это является обязательным этапом в балетной карьере. После окончания хореографического факультета ГИТИСа меня пригласил работать на свой курс Олег Львович Кудряшов — на режиссерский факультет, где я сейчас преподаю и считаю своей основной работой и альма-матер одновременно. Там и начались мои взаимоотношения с драматическим театром. И то, что я работаю на девяносто пять процентов с драматическими артистами, — это мой сознательный выбор. С ними мы говорим на одном языке. Балет — это другая планета, несмотря на то, что он тоже является театральным искусством. В балете другой язык, другая система ценностей. И для выражения одного и того же в театре драматическом и театре балетном нужны совершенно разные навыки. Мне наиболее близки навыки и система ценностей драматического театра.
— На работу в Новосибирске в вашем рабочем графике отведено несколько дней. Это сложная задача — сочинить танец за столь короткий срок?
— Ничего сложного здесь нет. Дело не в сроках, дело в том обмене, который ты получаешь вместе с артистами. Ты что-то предлагаешь — они что-то пробуют. Каким-то образом присваивают. У них рождаются свои мысли и эмоции на этот счет. Ты их как-то подхватываешь или, наоборот, отсекаешь. И результат появляется от совместного процесса. Я не могу придумывать дома заранее — только с конкретными артистами. У каждого человека есть определенная движенческая парадигма, определенный пластический язык. И хорошо бы, чтобы человек разговаривал на своем языке, а не на каком-то чужом.
— Что или кто служит для вас вдохновением при работе над танцами в драматическом спектакле?
— Если мы говорим не о пластической сцене, а о танце, то в первую очередь на меня влияет музыка. Потом эта музыка соединяется с конкретным человеком, потом этот конкретный человек выполняет определенную действенную задачу. И вот все это создает богатый, полный, объемный момент, который и хотелось бы поместить в создаваемый танец. Сами движения не так важны для меня.
— Как язык драматургии Островского соприкасается с языком танца, какие между ними возникают отношения?
— Могу сказать, что насилия никакого не происходит. Стилистика диктуется спектаклем, который складывается из мыслей режиссера и актерских работ, которые эти мысли воплощают. И вот то, что у них получается, и рождает язык, стилистику танца. Это не значит, что я приезжаю и говорю: «Здесь будет модерн, а здесь фламенко». Как надо и где надо, там танец и образовывается, просто этому надо не противиться.
— В «Лесе» у всех персонажей есть право пластического голоса?
— Право пластического голоса имеют все. Границы понятия «танец» сейчас очень размыты. Человек садится — это танец? Вроде да, а вроде и нет. Или под музыку — это танец, а без музыки — не танец. Не очень понятно сегодня. Я не очень люблю давать этому определение. Мне нравится создавать условное существование артистов, нежели обслуживать мизансцены. В танце существуют в основном пары Счастливцев — Несчастливцев и Буланов — Гурмыжская. И в финале задуман один танцевальный момент. Это связано со структурой спектакля, его строением, режиссерским видением. Я за то, чтобы драматические спектакли не были насыщены танцами. Это прерогатива другого театра. Театра мюзикла. Но когда его проявлений не так много, то каждое из них становится ценным.
— Что обозначает для вас метафора Леса?
— Я не хотел бы облекать Лес в какие-то конкретные понятия. Мне кажется, когда формулируешь, что «Лес для меня — это пространство, в котором персонажи Островского заблудились», то Лес становится очень плоским образом. А пока есть в голове его нечеткие очертания, пока этот Лес стоит в тумане, есть много вариантов того, про что мы сочиняем спектакль. И, может быть, даже сами еще не все видим.
