Притча по Горькому

Оксана Ефременко, «Под маской»

Мои последние театральные впечатления, так или иначе, связаны с пьесами М. Горького. Обусловлено ли это террито­риальными ограничениями (Сибирью театральной) или, в са­мом деле, произведения Алексея Максимовича совершают но­вый виток на театральной орбите — не знаю. Вот только за последние месяцы удалось увидеть и его «Дачников» (Омский академический театр драмы), и «Чудаков» (Омский камерный «Пятый театр»), и даже «Детей солнца» (Новосибирский моло­дежный академический театр «Глобус»). А все потому, что па­фос идеи общественной пассивности нынешней интеллиген­ции не дает покоя художникам и сегодня. По крайней мере, именно так они сами определяют повод своего общения с этим писателем, давно, по их мнению, сформулировавшим смысл понятий «духовная стагна­ция», «разложение нации», «крушение личности». К ним примкнул и Сергей Каргин — автор спектакля «Дети солн­ца», премьера которого не­давно состоялась в «Глобусе».

Прямо скажем, все эти по­становки немного странны для театра, который «нынче редко интересуется жизнью» в ее со­циальном аспекте. Но все же интересуется... И тут уже лю­бопытно другое — как свою со­циальную «тревогу» современ­ные режиссеры пробуют проецировать на современно­го зрителя...

«Старый барский дом. Большая, полутемная комна­та. Книжные шкафы, тяже­лая, старинная мебель» — несколько анахронично для нас от­крывает «Детей солнца» М. Горький. Сценограф Кирилл Пискунов кардинально меняет место действия, превращая ма­лую сцену в замкнутое заоблачное, словно олимпийское под­небесье, акварельную утопию. Все здесь не как у живых лю­дей — прозрачные, стеклянные стулья, стол, чудо-лаборатория. Здесь «дети солнца» — ученый Павел Федорович Протасов, изобретающий гомункула, его жена Елена, сестра Лиза, рас­кроют-произнесут свои мечты об идеальных людях, жизни, любви.

«Мы — дети солнца! Это оно говорит в нашей крови, это оно рождает гордые, огненные мысли, освещая мрак наших недоумений...»

В центре дома-олимпа прорисовываются две огромные двери, располагающиеся друг напротив друга. Через них бу­дет врываться неумолимая правда существования в виде хо­лерного бунта и буйствующих слуг.

Режиссер Сергей Каргин, напоминая о столетии пьесы и находя параллели в событиях начала XX века и сегодняш­них, создает притчу. Конкретное социальное драматургичес­кой основы он максимально приглушает и пытается преоб­разовать в универсальное. Так возвышенный, романтический пафос «детей солнца» и неусмиримые животные начала на­рода изображаются как противостояние двух стихий: воздуш­ной- бело-серой и огненной-бордовой. Чему отвечает и цве­товое решение костюмов. Этот нехитрый... но концептуальный контрапункт задается на уровне пластики и звучания уже в первом мизансцене, когда Протасов в своей лаборатории на колесиках будет осторожно смешивать в стек­лянных колбочках растворы, а дворник Роман (арт. Юрий Буслаев) с преогромным грохотом разрубать дрова. Далее многие мизансцены Каргин организовывает так, что геомет­рическая выстроенность (и в слове и в жесте) мечтателей-ро­мантиков нарушается круговыми вторжениями хаотичной «медвежьей» силы дворни. И... словно петля затягивается вокруг «детей солнца».

Наверное, притчеобразность в целом задумывалась как ве­дущий способ осмысления темы кризиса общества, выражаю­щегося в кризисе «лучших» его представителей. Подтверждение тому и финал — эффектный, что вообще характерно для спек­таклей «Глобуса». Это необык­новенное символическое про­щание с «детьми солнца», сравнимое только чуть ли не с уходом «мировой души». Но ни завораживающее исчезновение Протасова, Елены, Лизы в дымке небытия, ни разрушение «небесного» пространства, об­нажающего самоё театраль­ность — бесспорно красивые, не задевают восприятие. Не убеж­дают и не прозревают: кто же приходит на смену «детям сол­нца» (если уж мы о социальном-то пафосно!)? Кто (опять-таки!) виноват, что им приходится уйти? А сила притчи собствен­но в этом и заключается.

Все-таки моралистичный посыл режиссерской концепции не сходится с тем, какими изображаются «дети солнца» на сцене. Протасов в исполнении Павла Харина легковесный, с обворожительной, едва ли не с голливудской улыбкой, псев­дофилософ. Все его велеречи­вые оптимистичные высказы­вания — не более чем игра в поэта. Как, впрочем, и сопер­ничество с Вагиным (засл. арт. России Евгений Калашник) из-за Елены (засл. арт. Рос­сии Галина Яськова) — всего лишь игра. Его причастность к «детям солнца» профаниро­вана и проявляется только в инфантильности. Кажущейся противоположностью Прота­сова является Лиза (актр. Ирина Демидова / Елена Ивакина) с ее «черными крылья­ми» пессимизма. Но и это только видимость. Ее беско­нечные монологи о «диких, оз­лобленных людях», произно­симые на импровизированном пьедестале, очень похожи на треплевский (пародийный!) спектакль о мировой душе. Ни Павел Федорович, ни Лиза не становятся смысловыми цент­рами постановки, поэтому трагизм их ухода в последней сцене выглядит неоправданным. Актеры, исполняющие эти роли, ведут ироническое переосмысление главной темы. Да и как современный человек может изрекать подобное серьезно?

Синтез ироничного и трагического находит свое воплоще­ние в другом герое. Чепурной Александра Смышляева — вот тот необходимый стержень в «Детях солнца» Сергея Каргина. Внеш­не он не пафосен, не привлекателен и, в отличие от Протасова, редко говорит связные речи. Чувствуется в нем какой-то барьер перед избыточностью слова, вуалируемый постоянным щелка­ньем семечек и украинским диалектом. Скорее он выражает себя пластически. Чепурной угловат и неповоротлив в желаниях спря­тать зияющие краснотой огромные калоши или подарить Лизе все-таки купленные «на собачьи деньга» конфеты. И тем трога­телен и не фальшив. Вся его внутренняя (вовсе и не социальная) трагедия неразделенной любви умещается в анекдот — «ветери­нар повесился»... А меж тем, именно сообщение о смерти Чепурного и предшествующая ему последняя сцена с ним — самые силь­ные моменты спектакля. Закутавшись в пиджак, он спешно покидает дом, из-за которого ему перестало «любопытно жить», а на самом деле, жить ему уже просто незачем... И Лиза, узнав, о его смерти мчится за ним, в ту же дверь — и не может догнать, повисая на чьих-то руках, запрокинув свои «черные кры­лья». Смерть Чепурного обли­чает эфемерность и ущербность «детей солнца». Проблематизирует зло не со­циальное, а человеческое. Рит­мически и смыслово спектакль заканчивается именно здесь. Приращения того и другого дальше уже не происходит...

И «Дети солнца», и дру­гие увиденные мною поста­новки сложились в некую ретроспективу, которая по­зволяет сказать, что совре­менная режиссура, созна­тельно и... бессознательно, растворяет миф о М. Горь­ком — догматике соцреализ­ма. И Сергей Каргин, и Ана­толий Праудин, и Евгений Марчелли выбирают фило­софский способ прочтения пьес М. Горького, создавая либо спектакль-притчу, либо спектакль-размышление. Различие этих постановок в том, что где-то находится гармония между патетикой морали и нисп­ровергающей иронией, а где-то они существуют параллельно.

Сергей Каргин о спектакле «Дети солнца», театр «Глобус», Новосибирск (2004): «Пьесе „Дети солнца“ в следу­ющем году будет сто лет, так что в отношении сюжета, его темы и персо­нажей можно говорить о завершении определенного цикла. Что же мы видим? Кровавые события 1905 года перекликаются с кровавыми событиями сегодняшней действительности, экономическая ситуация начала прошлого века и нынешняя — удивительно схожи, воспаленное людское сознание тех лет и разрушение личностей в нашем столетии также находят отражение друг в друге. Ход истории вновь указывает на повто­рение ошибок, которые невозможно избежать оттого, что мы — всего лишь дети Солнца, а не оно само... В своей работе над материалом мы фиксируем призна­ки вырождения нации и пытаемся размышлять, кто приходит на смену детям Солнца».